Конрад Граф - Рэмбо под Южным Крестом

Мьонге ждал. Он был уверен, что должно произойти нечто ужасное, от чего содрогнется земля и небо. Мьонге умел ждать и был готов ко всему. Но этот удар яркой вспышкой молнии ослепил его и поразил в самое сердце. И это было тем более неожиданно, что он и раньше мог об этом догадаться: еще там — в Понтьевиле.

Когда он впервые увидел этого смуглого — не белого и не черного — гиганта с широким рубцом через всю щеку, что-то шевельнулось в его груди, но тут же замерло, затаилось. Потом, уже с участка Шаве, Мьонге заметил, что этот человек подолгу смотрит на него в трубу, которая, как бинокль, способна приближать к себе все, на что ее наводят. Это он знал еще с тех пор, когда помогал топографам носить рейку, и они позволяли ему заглянуть в маленькое стеклышко. Мьонге делал вид, что внимание к нему смуглого гиганта его мало волнует и совершенно не беспокоит. Он отворачивался и бесцельно смотрел на солнечные блики Луалабы. А человек, он видел, все наблюдал за ним. И тогда ему самому захотелось поближе посмотреть на него.

Он попросил у своего господина бинокль, и когда впервые навел его на обнаженную фигуру гиганта, чуть не выронил из рук: все тело этого человека было испещрено священными знаками агассу так, как бывает изрыт копытами десятков коз берег Луалабы. Знак агассу на его щеке всего лишь предупреждал, и этого предупреждения там, в Понтьевиле, Мьонге не понял. И когда этот человек повернулся к нему лицом, и Мьонге увидел устремленный прямо на него пронзительный испепеляющий взгляд огромных, словно омуты, глаз, он упал лицом в землю и крепко зажмурился. Он понял: пришел нгандо-покровитель, от гнева которого теперь не уйти никому, кто так подло и коварно обманывал его, — ни жрецу, ни Шаве, ни ему, Мьонге, который способствовал обману своим молчанием. У Мьонге он просто возьмет жизнь, и беспомощный гладкий Шаве не сможет ему воспротивиться, потому что потерял свою колдовскую силу. А в этом Мьонге сегодня окончательно убедился сам. И если он еще сможет как-то смягчить гнев нгандо-покровителя, так это принести ему в жертву белого человека. Того самого, которого поручил ему охранять и беречь теперь уже бессильный бельгиец Шаве.

На рассвете, пока не пришли горняки, Рэмбо прорезал ножом противоположную от окна стенку палатки и установил против нее теодолит, чуть высунув трубу в прорезь. Придвинув стул, он удобно устроился на нем и прильнул к окуляру. Берег, у которого должны стоять промывальщики, был виден прекрасно — от отпечатков босых ног до каждого камешка. Но когда чуть позже промывальщики заняли свои места и Рэмбо еще раз посмотрел, как работает Ньяма, он понял, что напрасно испортил палатку: за ловким и быстрым негром нельзя было уследить. Он время от времени то вдруг погружался в воду с головой, чтобы освежиться, то начинал приплясывать, будто в голове его отбивали ритмы барабаны, то подходил ближе к берегу, чтобы в следующую секунду оказаться по грудь в воде. И решето в его руках, казалось, не оставалось в покое ни на мгновение. Он работал играючи.

Рэмбо отвернулся от теодолита и посмотрел на Гвари.

— Думаю, Пит, нам пора менять наблюдательный пункт.

— Не понимаю, — вздохнул Гвари, — зачем ты разрезал хорошую палатку? Мы ведь прекрасно увидим и в окно, когда он пойдет за алмазом.

— А может, он пойдет за рыбой?

— Тоже верно, — согласился Гвари и все же добавил, — или за тем и другим сразу. Остается провожать его каждый вечер до крааля?

— Верно, Пит. Или — до дома Шаве. Но никто, даже сам Ньяма, не знает, когда он пойдет к нему. И поэтому мы не успеем предупредить в случае чего ни Сандерса, ни «алмазную полицию», так что помочь нам они ничем не смогут. Остается надеяться только на самих себя.

За час до конца работы на руднике Рэмбо и Гвари вышли из проходной и, обогнув ограждение, поднялись на дорогу, ведущую мимо участка Шаве и его дома к краалю панамолей. Здесь, налево от дороги, к ничейной территории уходила заросшая тропа. На нее свернет Ньяма, по ней возвратится назад. Другого пути, чтобы попасть в крааль или к дому Шаве, нет. По другую сторону дороги начинался лес. Тут Рэмбо с Гвари и решили выбрать себе убежище.

Гвари облюбовал поросшее мхом и опутанное лианами дерево и с легкостью обезьяны обследовал его нижние ветви.

— Места никем не заняты, — донесся сверху его голос. — Прошу, Джон, здесь очень даже уютно.

Рэмбо не так ловко, но все же быстро сумел подняться к Гвари и сел на соседнюю ветку. Она была покрыта толстым слоем мха, и Рэмбо почувствовал, будто придавил губку, насквозь пропитанную водой. Ее струи шумно пробарабанили по нижней листве, и Рэмбо затих, стараясь не шевелиться. Он осторожно раздвинул перед собой лианы и мелкие ветки, и перед ним открылась серебристая гладь Луалабы. Река была пустынна, и только чуть левее, против территории синдиката, медленно курсировали взад-вперед два катера «алмазной полиции».

Трели свистков раздались будто над самым ухом, и Рэмбо увидел, как от шахты к проходной потянулись люди. На участке Шаве не было ни одного человека. Возможно, они работали у реки — по ту сторону отвалов.

— Джон, — сказал Гвари, — если подняться еще футов на восемь, думаю, можно увидеть дом Шаве.

— Поднимись, Пит, — попросил Рэмбо, — и посмотри, как к нему можно попасть в гости.

Гвари, видимо, доставляло огромное удовольствие лазать по деревьям — в мгновение ока он скрылся в густой кроне, не сломав ни одной веточки. И через две-три минуты, довольный, уже сидел на своем месте.

— Джон, — сказал он, улыбаясь, — господин Шаве помахал мне ручкой — он приглашает нас.

— Ты видел дом?

— Он сразу же за его участком, — Гвари уселся поудобнее. — Хорошая крыша под оцинкованным железом. Мы сегодня пойдем к нему?

— Обязательно. Даже если к нему не пойдет Ньяма.

— Я тебя понял, Джон, — кивнул Гвари. — Надо же знать, как живет сосед.

На дороге показались первые горняки, и Гвари умолк. Панамоли растянулись длинной цепочкой, изредка вяло переговариваясь между собой. Не было слышно ни смеха, ни громкого разговора, ни шуток — так расходятся с похорон. Дети и подростки не шалили, не бегали взапуски, они шли вместе со взрослыми неторопливым размеренным шагом, и только когда отставали, пробегали несколько шагов и снова входили в общий ритм движения.

Наконец, когда все прошли, показался Ньяма. Промывальщиков проверяли особенно тщательно, их самих могли «промыть», поэтому все привыкли к тому, что они уходили последними. Ньяма шел своей легкой танцующей походкой, и сворачивая на тропу, даже не оглянулся и не посмотрел по сторонам.

Солнце за Луалабой повисло уже над самым лесом, и его свет, дробясь в листве, слепил глаза яркими вспышками лучиков. Рэмбо нагнул голову и приставил ко лбу ладонь козырьком. И тут его осенило.