Свен Хассель - Колеса ужаса

Мы сидели в оружейной, играя в «двадцать одно». Перед Портой лежала внушительная сумма. Везло только ему.

Унтер-офицер интендантской службы Хаузер лишился почти двухсот марок, и игра ему надоела.

— С меня хватит. Давайте бутылку, — сердито проворчал он.

Появилась бутылка с этикеткой «Бензин». В ней была смесь коньяка и водки.

Хаузер передал ее Порте, потом она пошла по кругу. Послышались громкие отрыжки.

— Где ты заарканил ту худенькую, с которой был вчера вечером? — спросил Бауэр у Штеге. — Мне она показалась похожей на жену фельдфебеля Шредера. — И убежденно добавил: — Это наверняка она. Ее виляющий зад можно узнать за километр. Не хотел бы я быть на твоем месте, если Шрёдер об этом узнает.

Штеге откинулся на груду протирок для чистки оружия и громко засмеялся.

— Этот жирный боров сейчас трясется в товарном вагоне где-то между Варшавой и Киевом, так что шансов уцелеть у него маловато. И то, что «Задница в сапогах» наказал мужа, не значит, что и жена должна быть наказана. В четверг у нее день рождения. Она устраивает вечеринку. Это означает, что главным гостем буду я. Атака начинается в девять вечера, и каждый из вас должен привести с собой даму в качестве пропуска. Фрау Соломенная Вдова обещала мне выставить запас выпивки гауптфельдфебеля. Говорит, выпивка ему уже не потребуется: он такой толстый, что в него не промахнется даже слепой русский, если услышит его дыхание.

Порта разразился оглушительным хохотом.

— Да, я был в штабе, когда «Задница в сапогах» выдал ему по заслугам. Мы с Брандтом давились от смеха. Шредера перевели в Сто четвертый пехотный, и если ему сразу же не снесут башку, он за две недели сбросит весь жир и станет жердь жердью.

Плутон поднялся и принялся изображать Вайсхагена:

— «Ну, гауптфельдфебель, дела твои не блестящи, а? Мы слишком долго развлекались, держа тебя здесь. На твоей широкой груди много места для наград, тебе не кажется?» — Этот тупой боров отвечает: «Так точно», хотя едва не накладывал в штаны от страха при мысли о приближении к фронту меньше чем на пятьсот километров. — «Так, так, — продолжает «Задница в сапогах» и смотрит на него через свой блестящий монокль. — Значит, договорились. Приятно сознавать, что мои подчиненные довольны. Ты скоро вернешься с Железным крестом. Может быть, сделаешь честь своей старой части, получив Рыцарский крест. Хочешь получить возможность отличиться на поле боя?» — «Так точно», — всхлипывает этот несчастный скот. Вид у него бледный. — «Отлично, гауптфельдфебель, — говорит комендант. — Тогда тебе нужно на фронт. Я распорядился перевести тебя в Сто четвертый. Это самый доблестный полк в дивизии. Там у тебя будет много возможностей проявить свои солдатские качества, которые мы здесь высоко ценили — до вчерашнего дня, когда ты, к нашему глубокому сожалению, оказался неспособным делать различие между службой и отпуском, пивной и караульным помещением!» — Видели бы вы, как он выходил из кабинета. Будто мокрая курица.

— Порта, расскажи какую-нибудь байку, — попросил Старик.

— Охотно, мой мальчик, но какую? Нельзя же просто сказать: «Расскажи историю».

— Что-нибудь пикантное, — ответил Старик, привалясь спиной к ружейной пирамиде.

— Вот, значит, какие у тебя интересы, нечестивый скот, — сурово сказал Порта. — Нет, сегодня воскресенье, и нужно что-нибудь благопристойное. Я расскажу вам возвышающую и поучительную историю из своей богатой событиями жизни о том, как выступал в роли священника, или, по-русски, «попа», перед Иваном. [31] Прозвище, данное немцами русским солдатам (ср. «фрицы» у русских). — Примеч. ред.

Было это, когда мы вели бои на Кавказе, между Майкопом и Туапсе, и Иван устраивал нам шутки с теми деревьями.

— Господи, какую он создал нам передрягу, — усмехнулся Штеге. — Помните, как даже самый большой бульдозер сломался при попытке сдвинуть те эвкалипты?

— Кто рассказывает эту историю, ты или я? — пожелал узнать Порта. — После Туапсе мы пустились в путь по грунтовой дороге, построенной грузинскими крестьянами в царское время. Двигались со всей возможной скоростью и вышли к паршивой деревне, которую Иван назвал по собственному вкусу: «Пролетарская». И тут, дети мои, запал наш иссяк. Старик с красными лампасами, его превосходительство Клейст, не мог тягаться с русскими.

Пролетарскую нам пришлось оставить, но перед выступлением из нее Эвальд сказал мне…

— Кто такой Эвальд? — удивленно спросил Старик.

— Твой глупый вопрос изобличает в тебе дурака, но именно поэтому ты унтер. Эвальд — это наш генерал-фельдмаршал герр Клейст, деревенщина. А теперь попрошу не перебивать. Вы обучались какое-то время и знаете, что мы всегда оставляем позади небольшие силы, когда отходим со своих позиций. Чтобы Иван не сразу понял, что мы драпаем. Когда оставшимся через несколько часов становится одиноко, они взрывают все к чертовой матери и бегут. Так мы поступали на Кавказе, пока не помахали Ивану рукой. Эвальд прекрасно знал, что я дьявольски превосходный солдат. «Слушай, мой дорогой герр обер-ефрейтор Порта, — доверительно сказал он мне. — Ты, должно быть, слышал, Иван задал нам такую трепку, что я не могу оставить много людей, отходя с машинами герра Гитлера. Но ты стоишь половины пехотного полка, ты несокрушим, поэтому прошу тебя, дорогой Йозеф, оказать мне помощь в отводе армейского корпуса».

Я откозырял так, что полетели искры, и громогласно ответил:

— Так точно, герр генерал-фельдмаршал, окажу. Я не боюсь ничего.

— Скажи, ты служил тогда при штабе? — спросил Штеге и подмигнул нам.

— Ну да, — ответил Порта, сердясь, что его перебили. — Может быть, ты, мальчик, думаешь, что я топал, как обычный кандидат в покойники, по калмыцким степям? Нет, я служил среди гнусных высокопоставленных генералов и не раз давал Эвальду потрясающие советы. На своих штабных офицеров он не обращал внимания.

Вся его разведслужба ничего не стоила в сравнении со мной, Божией милостью обер-ефрейтором Йозефом Портой.

— Странно, почему ты не стал генералом, — сказал Старик. — Думаю, генерал-фельмаршал Клейст был неблагодарным, если учесть, что ты для него сделал.

Порта покачал головой.

— Ты задаешь слишком много глупых вопросов. Думаю, идиот, ты прекрасно знаешь, что офицерская форма мне не к лицу, и я не надел бы ее даже ради спасения жизни. Красный цвет генеральских воротников совершенно не гармонирует с цветом моего лица. Но помолчи, пока я не закончу рассказ. Тогда, может, отвечу на все твои дурацкие вопросы.

Меня оставили на позициях армейского корпуса слегка пошутить с Иваном. Я подумал о возможности плена. Если б русские узнали, что имели дело со мной, это не пошло бы на пользу моему здоровью. Это могло стать оскорблением самому Сталину. То, что меня зовут Йозеф, еще больше его обозлило бы. Клянусь Богом, подумал я, нужно спасать свою шкуру. И очень обрадовался, увидев в траншее мертвого священника. Я слышал, что русские благоговейно принимают всю эту ерунду о церквах и священниках, как в царское время. И решил, что есть смысл переодеться в его мундир, особенно если я попаду в руки этим дьяволам. Они не посмеют издеваться над священником. Большинство русских питает огромное почтение ко всему святому. Я немедленно натянул мундир священника, а его одел в свой, чтобы он не оскорблял чьих-то чувств приличия. Но ему как будто было все равно, и все мои вши были горько разочарованы его кислой кровью. Поглядевшись в зеркало, я остался очень доволен увиденным красивым зрелищем. Выглядел я с фиолетовым воротником очень благообразно и благочестиво. Изящный святой крест казался на моей шее новым орденом, который выдумал сам Герман. [32] Имется в виду Герман Геринг. — Примеч. пер. Да, детки мои, вы не поверили б своим глазам, если б увидели меня в наряде Божьего проповедника.