Андрей Московцев - Бухгалтер

Василий еще раз обходит дом. Убедился что все, кто хотел убежать, мертвы. Тщательно проверил комнаты охраны. Уничтожил всю видеоинформацию, вытащил диск из компьютера и только после этого спокойно входит в дом. Сразу за парадной дверью, справа, откинулся на спинку кресла охранник. В переносице красно-черным светится внушительная дыра. Барабанщиков методично проверяет все комнаты первого этажа. Ничего живого и интересного не находит. Подниматься наверх не стал — там и без него разговорят хозяина. В мансарде, в хозяйской спальне, Андрей и Михаил. Оба в черном с головы до пят. Сбросили матрац, привязали хозяина дома к раме. Работали быстро, не суетливо. Это молчание, разложенные на ночном столике кухонные принадлежности для разделки птицы или рыбы, полное отсутствие видимого интереса к разговору напугали больше всего.

— Что вам надо? Вы знаете, кто я? Я — Валиев! — каркающе произносит хозяин дома. Черные люди переглядываются, продолжают зловещие приготовления. Железо негромко звенит.

— Кто послал? Опять никакой реакции. Валиев срывается:

— Я заплачу … много, называйте сколько! — кричит в черные спины, — идиоты, вы не знаете, как я богат! Скажите, сколько хотите!

Черные люди замирают. Один садится в кресло. Брезгливо машет рукой, будто таракана стряхивает.

Второй извлекает из кармана странное приспособление, на рукояти буквы «Mammoth».

— Стойте, костоломы, во имя Аллаха, стойте! Вас послал Баширов, верно? Этот паук всегда убивает после того, как обнимет, — задыхаясь от волнения, говорит Валиев.

Сидящий в кресле подает знак. Черный человек со страшным ножом останавливается.

— Ты почти угадал, поросенок, — говорит человек в кресле, — нам нужен русский, Симонов.

Черный человек с ножом подходит ближе. Наклоняется, рассматривает пальцы с маникюром. Кивает:

— Хорошие пальчики, ногти крепкие.

Валиев сжимает кулаки. Дергается:

— Какой Симонов? А, этот… он уехал!

— Куда, поросенок? — угрожающе рычит второй, с ножом.

— Я скажу, скажу… — торопливо отвечает Валиев, — но откуда я знаю, что вы меня не убьете?

— А зачем тебя убивать? — рассудительно говорит сидящий в кресле, — нас ты не знаешь, твои мелкие делишки с наркотой и стволами нас не трогают. Ну … охрану найдешь новую, эта все равно плохая была.

Секунду помолчал, словно раздумывая, продолжает:

— Да и выбора у тебя нет. Так что поверь на слово — нам нужен только Симонов.

— Ну, хорошо, — зыркает глазами Валиев. Быстро приходит в себя, разговаривает уже спокойно, — только развяжите, руки затекают.

Страшный нож тускло блеснул несколько раз. Валиев садится на край рамы, растирает кисти.

— Симонов уехал, уже недели три назад в Сов… э-э… Россию. Люди в черном замирают.

— Так, так. И откуда такие данные? В голосе слышится такая явная угроза, что Валиев отшатывается:

— Спокойно, спокойно, от него самого. Мы хорошо знаем друг друга, вместе служили в армии. Он потом учиться пошел, а я вернулся домой. Но у нас в Таджикистане ловить нечего и я сюда перебрался.

— Вот так сразу?

— Ну, не сразу. Сначала в Афганистан, потом в Турцию, а потом сюда. Когда в люди вышел.

— Понятно, в какие люди вышел. Дальше, дальше…

Валиев немного помолчал, видимо, переваривал сказанное, но огрызнуться не смеет.

— А дальше просто: как-то приехал в Москву, по делам, случайно увидел, на базаре торгует. Разговорились, ну я и предложил ему у меня поработать. Он согласился.

— А что же он у тебя делал? — удивленно рычит второй, что с ножом, — в твоих делах физик ни к чему.

— Леха голова, — уважительно говорит Валиев, — во всем голова. Подсказывал, как опыты разные проводить, как лучше товар паковать… Он и в институте успевал, и у меня. Только не долго. За ним стали всякие люди ходить. Темные, вроде вас.

— Ну, ну, светлый…. — предостерегающе произносит человек в кресле, — объясни!

— Леха говорил, что раньше много наукой занимался, в толстых журналах статьи писал. Ему тут предлагали какие-то люди работу, изобретать, что ли, а он не хотел. Вокруг него начали разные шататься. Раз чуть машина не сбила.

— Может, случайно?

— Нет, Леха едва увернулся. Так случайно не бывает. Испугался, потому уехал.

— Где живет, знаешь?

— Откуда? В Москве, наверно, он же москвич.

Люди в черном переглядываются. Сидящий в кресле делает знак. Здоровый, с ножом, наливает стакан воды. В черной ладони появляется белый футляр. Высыпает в стакан пару таблеток.

— Вы обещали! — шарахается Валиев.

— Дурак, это снотворное. Проспишь до утра, мы спокойно уйдем.

— Если хотели убить, то пристрелили бы, — успокаивающе произносит второй, — так что пей, не сомневайся.

С лестницы слышатся шаги. Василий оглядывается. Велетнев и Удальцов спускаются, на ходу снимая маски. Удальцов кивает, все трое направляются к выходу. Проходя по двору, видят трупы сторожевых собак.

— Жалко, — говорит Василий.

— Что! Кого тебе жалко? — удивляется Велетнев.

— Собак, — вздыхает Василий, — они же не виноваты.

— А-а … Да, мне тоже. Людей нет, а собак жалко.

Через несколько минут все сидят в машине. Андрей за рулем, Барабанщиков и Велетнев на заднем сидении.

— Как же так, — говорит Велетнев, будто спрашивая сам себя, — нам приказали найти человека, а он уже в Москве?

— А почему нет, Миша, — отвечает Андрей, — у нас дела налаживаются, бардак прекратился, заводы опять работают. Что значит толковый человек у руля встал. А Симонов … ну, не успел сестре сообщить о возвращении.

Василий молча глядит в окно. «Дело не только в деньгах, — думает он, — домой человек захотел. Чего ему тут с бандитами и торговцами дурью? Дома всегда лучше, даже если хуже … чем не дома. Я вот здесь недолго, а уже противно. Чужое все. И лес не такой, и деревья корявые». Мимо летит зелено-коричневая стена, деревьев не различить в бледном свете разгорающейся холодной осенней зари. «Не то, вроде как подделка. Скорее бы в Россию», — Василий отворачивается, закрывает глаза.

В Москве осень. Желтые, красные листья сбиваются в кучи, словно стараются привлечь внимание прохожих к скорому приходу холодов. Резкий воздух потерял теплые запахи лета. Синицы торопливо хватают редких насекомых, подлетают ближе к людям — зима близко. «Вот и еще одно лето уходит, — радуется Василий Барабанщиков, с удовольствием вдыхая прохладный октябрьский воздух, — скорее бы настоящая, с дождями и холодами, настоящая осень. Ну что может быть лучше плохой погоды?» Когда Василию намекали, что с такими погодными предпочтениями надо было родиться англичанином, он спокойно отвечал, что Пушкин и другие уважаемые люди, Петр Первый, к примеру, тоже любили осеннюю прохладу. Император даже новую столицу на берегу холодной Балтики построил.