Владимир Гриньков - Семь кило баксов

– А вы надолго сюда?

Этот вопрос поставил Полину в тупик.

– Я не знаю, – призналась она. – Не задумывалась над этим.

Становилось прохладно. Еще всего-навсего март. В Москве, например, лежит снег. Полина непроизвольно поежилась.

– Вам прохладно? – поинтересовался Антон.

Склонился через стол, на котором стояли свечи, и отблеск этих свечей Полина увидела в его глазах. Или это… Она всмотрелась. Или это чертики озорные прыгали у него во взгляде?

Антон вдруг поднял руку и щелкнул пальцами. Вспыхнул свет. Он не слепил, а заливал ярким пятном небольшой пятачок в одном из углов веранды. Заиграла музыка. Полина обернулась. Музыканты в национальных костюмах играли сиртаки, размеренные звуки которого и неспешный ритм ненавязчиво приглашали к танцу, и танцоры тут же объявились: усатые молодцы в расшитых жакетиках, в белых в обтяжку штанах, больше похожих на колготы, в смешной остроконечной мягкой обуви с огромными мохнатыми помпонами, которые придавали этим усачам вид крайне несерьезный.

Их было трое, и они, встав в ряд и положив руки друг другу на плечи, пустились в пляс, ритм тем временем все убыстрялся, разгоняя танец, как хороший локомотив, набирающий и набирающий скорость, и вдруг усачи подхватили и Полину, и Антона, и им пришлось спешно подстраиваться, чтобы не отстать от этого чудо-локомотива. Ритм уже стал бешеным, мелькали свечи, мелькали звезды, мелькали цветы, все перемешалось, локомотив мчался, рвалась к звездам музыка, и Полина улетала вместе с ней, пребывая уже где-то между небом и землей, а когда у нее уже не оставалось сил на эту сумасшедшую пляску, ее вдруг оставили в покое, и она обнаружила себя все за тем же столом, и Антон, раскрасневшийся и растрепанный после случившегося с ними безумия, тоже был рядом. Зато танцоры не унимались, одному из них сзади за пояс заткнули платок и конец того платка подожгли, танец продолжался, огненный хвост метался в ночи, иногда совсем близко от лица Полины, и, когда она отшатывалась, киприот обнажал в улыбке белоснежные зубы. Потом платок исчез, зато на голову усачу его товарищи водрузили поставленные друг на друга пять стаканов, усач танцевал с этой пирамидой на голове, а стаканов все добавлялось и добавлялось: вот их уже семь, вот десять, вот все пятнадцать, и было непонятно, каким таким чудесным образом этот стеклянный столб не падает, а усач еще умудрялся при этом выделывать танцевальные па.

Полине опять не удалось отсидеться, ее подняли и поставили ей на голову пару стаканов, она смеялась, пыталась эти стаканы снять, но ей не давали этого сделать, а, напротив, добавляли новые, и скоро она уже не смела даже пошевелиться, ей казалось, что малейшее ее движение – и стеклянная башня рухнет, рассыпавшись по полу осколками, а ее тянули за руку, приглашая поучаствовать в танце, киприоты лукаво улыбались в свои роскошные усы, добавляли и добавляли стаканы, и невозможно было укрыться от этих усачей.

В конце концов стаканы, конечно же, упали и разбились, но никто не опечалился этим обстоятельством, только перешли туда, где не было осколков, и снова были этот безумный сиртаки, мельканье огней и звезд, сумасшедший ритм танца, озорные чертики в глазах Антона и переполняющий душу восторг.

Ближе к полуночи свечи догорели, музыка перестала быть громкой, а зазвучала ласково и нежно, как будто музыкантам вдруг вспомнилось что-то приятное, о чем так хорошо немного погрустить, и этой сладкой доброй грустью они делились со слушателями.

Полина видела, как Антон в сторонке расплачивался с официантом. Толстая стопка денежных купюр настроила официанта на чрезвычайно благодушный лад, он дружески улыбался Антону и что-то ему говорил. Наверное, приглашал приезжать еще. В эту секунду Полина видела какого-то другого Антона. Тот, прежний, привез ее на пустынный Лара-Бич, чтобы в полном молчании постоять вместе с ней на том самом берегу, где гигантские черепахи, живущие по сто лет, продолжают жизнь своего рода, где чувствуешь что-то особенное, чувствуешь то, чего не испытаешь в другом месте. А этот Антон, которого она видела сейчас, то есть другой Антон, на целый вечер снял ресторан для них двоих и теперь с деловитым видом расплачивался, предварительно пересчитав купюры, и на себя прежнего он не очень-то был похож, какое-то неуловимое несходство было, что-то такое, чему Полина не могла дать определения.

Они распрощались с гостеприимными хозяевами и сели в машину. В ресторане гасли огни.

– Пора домой, – сказал Антон.

Свет фар выхватывал из темноты дорогу. Огромная луна висела на небе, заливая землю призрачным светом. Силуэты деревьев и недалеких гор казались декорациями к какой-то оперной постановке.

В одном месте дорога делала левый поворот и сразу же ныряла вниз, а справа по белым барашкам разбивающихся о берег волн угадывалось море. Антон остановил машину, заглушил двигатель, выключил все осветительные приборы, опустил стекло, и в салон проник шелест волн ночного моря. Этот звук завораживал. Тихий шепот, в котором не разобрать слов. Никогда прежде Полине еще не было так хорошо.

– Счастье есть! – прошептала она, и ее шепот сплелся с шепотом волн.

Они сидели так долго, пока Полина не продрогла. Тогда Антон завел двигатель, и они отправились дальше. Снова изрытая неровностями дорога, потом почти не освещенный ресторан в ложбине, тот самый, возле которого несколько часов назад стояла машина и где теперь машины не было, почти сразу начался асфальт, а дальше серая лента ночного шоссе, редкие дома, отсутствие машин и людей, потом вдруг море огней.

– Это Пафос, – сказал Антон.

Промчались по почти безлюдному городу, вырвались из него, все указатели повторяли одно и то же – «Лимасол», город, в который они возвращались.

Мчались по ночной дороге, вдруг вырвались на широкую магистраль, еще немного, и впереди засверкали огни, там дорога была освещена как днем, и в свете выстроившихся в ряд фонарей Полина обнаружила въезд в туннель. Они с Антоном переглянулись и одновременно рассмеялись, и едва машина нырнула в туннель и салон залил неестественный, удивительный свет, льющийся сверху, они закричали свое «ура-а-а!» с восторгом, который можно испытывать, только прожив столь необычный день.

– Ура-а-а!

Оба они были счастливы и не могли этого скрыть.

– Ура-а-а-а!!!

Вырвались из туннеля. Ограждение магистрали было усеяно красными и белыми светоотражателями, и эти огоньки по краям дороги казались Полине выстроившимися в две ровные шеренги светлячками.

Стрелка спидометра будто приклеилась к цифре 140. Они мчались по пустынной дороге, широкой, как взлетная полоса, а над ними были звезды и полнолицая луна.