Владимир Гриньков - Семь кило баксов

– Почему?

– Не знаю. Может, потому, что он в конце еще сказал… м-м-м… не подумав… В общем, там так было. Мама твоя на него рассердилась, а в компании ты знаешь, как это выглядит, неловкость какая-то, если кто-то ссорится, и я, чтобы они друг к другу не цеплялись, вмешалась. Уж лучше бы молчала! А я возьми и спроси: «А дальше-то что?» Это я про твою дальнейшую судьбу спросила. А Олег засмеялся так и говорит, что потом ты, мол, можешь умереть. Это он про тебя. Я ему: «Как?!» Ну нехорошо он ответил! Понимаешь? А он поясняет: «Дальше уже просто жить неинтересно. Все есть, всего достигла, и стремиться не к чему». Вот тогда твоя мама на него и обиделась. Они еще долго были в ссоре, я помню.

– Ты мне все картинки показываешь, – неодобрительно произнес маркеловский шеф, когда тот положил на стол перед полковником фоторобот «змеелова».

На каждого из сотрудников приходилось одновременно по десятку и более дел, успевать надо было везде, с полковника спрашивали не за каждое дело в отдельности, а за раскрываемость в целом, и бесплодная маркеловская возня вокруг убийства Звонарева полковника совсем не радовала.

– Похоже, что это тот самый человек, который вызвался добыть змеиный яд, – кротким голосом сказал Маркелов. – Схема прослеживается такая. На Берикова выходит некий Гриша и просит того достать яд. Бериков – компаньон Звонарева, у них давно общие дела, и Бериков знает, что яд можно достать через Звонарева, тот сам как-то обмолвился, что на него выходили с предложением купить змеиный яд, но он отказался, поскольку ничего в этом не понимал, это был не его профиль. Гришу со Звонаревым Бериков сводить не стал, поскольку решил заработать комиссионные на посредничестве, а предпочел, чтобы сделка проходила через него. Дальше все понятно. Гриша дает Берикову десять тысяч долларов на покупку пробной партии змеиного яда, Бериков передает деньги Звонареву, тот – вот этому «змеелову», – Маркелов ткнул пальцем в фоторобот, – получает от «змеелова» яд, передает его Берикову…

– Короче, Склифософский, – поморщился полковник, но Маркелов все-таки закончил свою мысль:

– Бериков передал яд Грише.

– Интересная схема, – сказал полковник с почти неприкрытой иронией. – Нестандартная, я бы сказал.

Маркелов и бровью не повел.

– Звонарева можно понять. Он после августовского кризиса чувствовал себя плохо, нарастали долги, он пытался выпутаться любой ценой, и тут уже неважно, на чем конкретно зарабатываются деньги. На змеином яде? Ну пускай это будет яд, – сказал Маркелов. – А Грише качество товара вроде понравилось. А дальше…

– Дальше Гриша дает деньги Берикову, Бериков передает их Звонареву, – со вздохом произнес полковник. – Ну для чего ты тут всю эту чушь несешь?

– Товарищ полковник! – взмолился Маркелов. – Без этого не будет понятно! Я еще всего на пару минут займу ваше внимание!

И заторопился, затараторил:

– Гриша дает Берикову восемьсот тысяч долларов на приобретение двухсот граммов яда. На самом деле эта партия стоит не восемьсот, а пятьсот пятьдесят тысяч, но Гриша этого вроде бы не знает, а разницу, двести пятьдесят тысяч долларов, Бериков присваивает. Пятьсот пятьдесят тысяч он передает Звонареву, Звонарев, судя по всему, передает деньги, за вычетом комиссионных, «змеелову», и тот с этими деньгами благополучно исчезает. После чего у Звонарева начинаются настоящие проблемы. Вот! А рассказываю я вам это так подробно потому, что и «змеелов» этот исчез, и Гриша исчез, и к Берикову Гриша не приходит, чтобы свои деньги назад потребовать, звонил пару раз, намекал на близкие неприятности, но только и всего, а потом и вовсе пропал, и ни адреса его нет, ни номера телефона, один только фоторобот остался, который со слов арестованного Берикова был составлен…

С этими словами Маркелов жестом фокусника выхватил из своей папки Гришин фоторобот и положил его перед полковником на стол, рядом с фотороботом «змеелова». Оба портрета были составлены в разное время и со слов разных людей, один – со слов Берикова, второй – со слов официанта с нерусским именем Ильяс, но тем не менее…

– Ты хочешь сказать, что это один и тот же человек? – спросил полковник, все еще не веря.

– Ну! – воскликнул Маркелов, наконец-то давая волю торжеству. – Этот «змеелов», продавец змеиного яда, и покупатель по имени Гриша – одно и то же лицо! Он сам у себя яд покупал! Еще и потерял на этом двести пятьдесят тысяч! Вы понимаете?

– Ничего не понимаю, – честно признался полковник.

– И я тоже! – засмеялся счастливо Маркелов. – Но это уже след! Наконец-то мы сдвинулись с мертвой точки! Может так получиться, что Звонарева убили совсем не за долги! Тут интрига какая-то. Возня вокруг него возникла. Его кто-то заманил в ловушку, а он даже не понял, что же на самом деле происходит.

Сначала Полина и Антон ехали по дороге, соединяющей Лимасол и Пафос, потом, почти сразу за деревушкой под названием Куклия, повернули направо, в направлении Никоклеи и Геровасы, судя по дорожным указателям, и тут уже дорога запетляла по живописным холмам, неплотно усеянным немногочисленными деревьями.

– У меня есть знакомый, – сказала Полина. – Мальчишка по имени Миха.

Михина судьба по-прежнему не давала ей покоя.

– Миха? – повернул голову Антон.

– На самом деле его Мишей зовут, он русский. Живет здесь со своим отцом. Славный мальчишка, отец ломает его через колено, он вообще жуткий тип…

– Отец?

– Да, отец. Из «новых русских». Когда-то сидел в тюрьме. Лексикон у него такой, что, как мне кажется, ему гораздо привычнее изъясняться непечатно, чем как-нибудь иначе, а в моем присутствии он просто наступает на горло собственной песне, – невесело усмехнулась Полина. – Не знаю, где Михина мать, но так получается, что мальчишку воспитывает отец, и как же он его воспитывает!

Покачала головой.

– По крайней мере, этот мальчик живет в более-менее нормальных условиях, – пожал плечами Антон. – Если у его отца здесь есть бизнес, то мальчишка, по-видимому, ни в чем не нуждается, и окружение у него, я думаю, нормальное – ни шпаны, ни наркоманов, плюс к этому – хорошая экология, фрукты круглый год. Наверное, многие родители были бы не против, чтобы их дети жили так.

– Возможно, – сказала Полина, вздохнув.

А весенние кипрские пейзажи не позволяли настроению испортиться окончательно. Зеленый травяной ковер с узорами цветов покрывал землю и радовал глаз. Над этим ковром, который еще не успело выжечь до унылой желтизны немилосердное летнее солнце, высоким шатром раскинулось неправдоподобно синее небо. Справа от дороги местность была ниже, и вскоре Полина увидела не то сильно обмелевшую реку, не то разлившийся сверх меры ручей, весело бегущий по каменистому руслу. Узкая дорога петляла меж холмов, как каракули младенца, и за каждым поворотом взору открывалось что-нибудь новое: то деревня, где седые старики сидели у дверей «кафенион», местных кофеен, куда закрыт вход женщинам; то кладбище – вдалеке от жилья, за невысоким забором, над которым торчали белоснежные верхушки могильных крестов; то вдруг дорога ныряла вниз и протискивалась в узкую щель меж двух скал, на одной из которых кто-то нарисовал огромный бело-синий греческий национальный флаг. Где-нибудь, огибая вершину очередного холма, дорога делала петлю, и вдруг открывался прекрасный вид: узкая лощина, зажатая с двух сторон и заросшая лесом, тянулась и тянулась вдаль, где терялась, смешивая свою зелень с зеленью окружающих гор.