Владимир Гриньков - Приснись мне, убийца

– Как у вас с диссертацией? – спросила Вика.

– А? – вскинулся Козлов.

– Я про диссертацию вашу спрашиваю. Много еще работать над ней?

Она хотела отвлечь Козлова, наверное.

– Смотря как работать. Может, год. А может, и больше.

– А от чего зависит?

– От настроения, Вика.

– От настроения? – удивилась она.

– Да, именно так. Бывает, не работается – и все. Думать в тягость.

– Не получается?

– Получается. Просто настроения нет. Хочется все бросить и…

Возникла пауза.

– И что же? – спросила Вика.

– Не знаю. Хочется ничего не делать.

– Ну так и не делайте.

– И не делаю, – сказал Козлов с неожиданным для него самого детским упрямством.

Казалось, что он сейчас заплачет.

– Я еще кофе возьму, – предложила Вика.

– Себе.

– А вам?

– Я не буду.

Да, этот Козлов оказался нелегким человеком. Вика вздохнула:

– Так не годится.

– Что именно? – спросил Козлов.

– Вы не задумывались, что тяжело с вами?

– А мне с вами? – начал дерзить Козлов.

Вика поднялась из-за стола. Было похоже, что она сейчас уйдет. Козлов испугался, но, сумев скрыть свой испуг, сказал равнодушным голосом:

– Давайте прогуляемся, если не возражаете.

Он сделал вид, что не заметил Викиного желания расстаться.

– Как ваш Эскулап?

– Что? – не поняла Вика.

– Я про Эскулапа спрашиваю, который из викторины. Подходит?

– Не знаю пока. Там ответов нет.

Козлов вдруг крепко схватил Вику за рукав и почти насильно потянул за собой, ничего не объясняя, и только на соседней улице ее отпустил.

– Извините, – пробормотал, а лицо у него стало почему-то багровое. – Так надо.

– Что это значит? – спросила Вика и озадаченно оглянулась по сторонам. – Что случилось?

Прохожие не обращали на них ни малейшего внимания.

– Так надо! – упрямо повторил Козлов, неожиданно озлобляясь.

Он рассердился на Вику и сам не знал почему.

– Извините, Олег, – смущенно сказала Вика. – Мне пора. И не надо меня провожать.

Она оставила Козлова в одиночестве. Легко пошла по улице, словно и не было никогда Козлова рядом.

– Ну и иди! – крикнул он ей вслед, ожесточаясь все больше и больше.

Прохожие оглядывались на него. Козлов, чувствуя все нарастающую тревогу, добрался до дома и, вбежав в квартиру, торопливо запер дверь на все замки. Долго стоял, прислонившись к двери и прислушиваясь, но на лестнице стояла плотная тишина.

Стена за спиной доктора Хургина была сплошь завешана яркими календарями. Сам Хургин не любил рассматривать картинки на календарях, и пестрый фон за спиной был необходим ему только для того, чтобы отвлекать пациентов, которые приходили к нему в кабинет. Человек сидел и рассматривал календари, а Хургин тем временем мог понаблюдать за посетителем. Обычная хитрость, и ничего больше.

На этот раз посетителей было двое. Мальчишка лет семи и его отец. Мальчишка болен, а со стороны не скажешь. Наоборот, у отца вид очень неважный.

– Вы что-нибудь успокоительное принимаете? – спросил Хургин.

– Я? – не понял мужчина.

– Да, вы. Вид у вас неважный.

– Ничего не принимаю. Я из-за сына пришел.

– Я знаю.

– Вот о сыне давайте поговорим.

– И о нем поговорим, – согласился безропотно Хургин. – Вы переживаете, наверное, да?

– Конечно, доктор.

– Думаете все время? – предположил Хургин. – Мысли всякие лезут в голову?

– Да.

– Все-таки я пропишу вам таблеточки.

– Я здоров.

– Я и не сомневаюсь.

Эти люди пришли к Хургину повторно, и он еще в прошлый раз обратил внимание на отца. Придвинул к себе карточку мальчишки. Виталик Большаков, семь лет.

– А вас как зовут?

– Игорь Андреевич, – сказал мужчина.

– Я вам, Игорь Андреевич, рекомендую вот это попринимать, – Хургин на листке бумаги написал название лекарства. – Посмотрите в аптеках, часто встречается. – И вдруг спросил без всякого перехода: – Работа у вас трудная? Стрессы часто бывают?

– Да.

– Я так и думал, – кивнул Хургин. – Так что таблетки принимайте обязательно.

Откинулся на спинку стула. Листья деревьев за открытым окном неназойливо шелестели.

– Теперь о вашем сыне, – сказал Хургин. – Картина, в общем, ясная. Только некоторые детали надо уточнить.

Он улыбнулся мальчишке, но тот не ответил улыбкой на улыбку и смотрел на доктора исподлобья.

– Погуляй пока, Виталик, – сказал ему Хургин, по-прежнему приветливо улыбаясь. – Мы с папой твоим поговорим.

А когда мальчик вышел, Хургин согнал с лица свою блаженную улыбку и сказал Большакову:

– Хороший сын у вас.

Фраза вышла фальшивая. Так говорят врачи, когда хотят сказать что-то неприятное.

– По ночам он просыпался внезапно? – спросил Хургин.

– Нет, с того нашего посещения не было ничего.

– Но раньше было?

– Да.

– В нем настороженность какая-то. Пугливость.

– Да, – опять кивнул Большаков.

Он нервничал, потому что думал, что доктор тянет время.

– ЭЭГ показывает…

– Кто показывает? – встрепенулся Большаков.

– Электроэнцефалография, – пояснил Хургин, – показывает, что отклонения в состоянии ребенка действительно есть. – Его голос по-прежнему был лжив. – Но я думаю, что все поправимо.

Лгал опять, кажется.

– Конкретнее, пожалуйста, – попросил Большаков. – Вы скажите так, как оно есть на самом деле. Ничего скрывать не надо.

– А я и не скрываю, – сказал Хургин и склонил набок голову, задумчиво рассматривая сидящего перед ним человека. – Я же говорю – отклонения есть.

– Что за болезнь?

– Я могу поставить только предварительный диагноз…

– Пусть будет предварительный.

– И это еще не окончательно, как вы понимаете…

– Понимаю. Что за болезнь, доктор? – Большаков говорил почти требовательно.

– Эпилепсия.

Большаков вздрогнул и вскинул голову. Он смотрел в глаза Хургину недоверчиво и даже переспросил после бесконечно долгой паузы:

– Эпилепсия?

– Диагноз предварительный, – напомнил Хургин. Но это не имело значения. Слово было произнесено.

– У него никогда не было ничего такого, – сказал Большаков недоверчиво.

– Какого «такого»?

– Припадков. Они ведь должны быть?

– Не обязательно. Особенно на начальной стадии. Болезнь развивается скрытно, потом вдруг – р-раз! – припадок. Люди думают, что болезнь только началась, а она развивалась уже давно.

Хургин придвинул историю болезни.

– Вы часто обращались к врачам в последнее время по поводу Виталика?

– Да.

– Они ставили диагнозы, но все было не то?

– Да.

– Обычное дело, Игорь Андреевич. Девяносто процентов больных, которые обращаются к врачу по поводу бессудорожных пароксизмов, получают ложный диагноз. Трудно выявить эпилепсию на начальной стадии.