Эльмира Нетесова - Закон Тайга

Моргали, словно смахивали внезапные слезы, любопытные звезды. Им холодно от человечьего разговора. Задумалась охра­на, молчали мужчины.

Трофимыч, стиснув кулаки и не мигая, смотрел на догора­ющий костер.

Сюда бригадира прислали недавно. Помогли израненные на войне ноги, а может, сжалился врач зоны, бывший фронтовик. Хотел облегчить участь Трофимыча, и начальство зоны поддер­жало ходатайство, отправило Якова в Трудовое, где, по их мне­нию, и условия, и питание должны были быть значительно луч­ше. Но... Как говорили в бригаде - герои для войны, для буд­ней нужны быдла. А о них кто заботится?

— Ничего, Трофимыч, вот выйдешь на волю, домой. Время вылечит и твою память. Успокоишься. Забудешь горькое, - по­ложил руку на плечо бригадира Санька.

Забыть, возможно ли такое? Ведь человек без памя­ти, как дерево без корней. Забыть... Это значит не просто смириться, сдаться, а и поступиться самым дорогим, сокро­венным - своею совестью. Забыть? Нет, лучше умереть... Чтобы не видеть бесплодное будущее, жалкую старость - свою и ровесников.

— Я и в могиле не забуду. И через годы. Такое не выле­чишь, - тихо, словно самому себе, ответил Яков.

— Не смущай душу гневом. Ибо он - плохой советчик. Не сжигай злобой здоровье свое. Моли Бога, чтоб увидел тебя и вызволил из неволи, - посоветовал Харитон.

— Куда уж мне просить, если ты, слуга Божий, тут оказал­ся? Тебя виднее. А и то мучаешься. На что мне надеяться? - отмахнулся Яков.

— Не гневи Бога. Я хоть и слуга, но пред Господом - дру­гого не выше. Не саном, не званьями, делами своими перед Создателем отличны люди пред лицом Его. А я свое испыта­ние, знать, не прошел.

— За что же тебя, священника, взяли? - спросил Трофимыч.

— За храм наш. Не давал его под клуб осрамить. Мешал. Паству уговаривал не допустить такого. Не боялся я прихода лишиться, куска хлеба. Гнева Божьего для прихожан страшил­ся. Сам свой век в монастыре мог дожить. Много ль мне надо? Но и на меня донесли. Мол, против власти во время службы агитирую, призываю не слушать коммунистов. Гнать их из церк­ви. Меня и забрали, - сник Харитон.

— Попадья небось ждет не дождется? - хихикнул Санька.

— Нет у м|ия семьи и не было. Я дал обет безбрачия. А потому ни плакать, ни ждать меня некому. Может, только свя­тые отцы помянут меня когда-нибудь в молитвах своих. Если и их храмы нехристи не порушили.

— А зачем уговаривал, если люди не хотели ходить в цер­ковь?

— Насильно в храм не ведут. И я никого не заставлял. А и не хотели немногие. Сам считаю, что человек без веры едино, что без души. Вот и убеждал заблудших прозреть. Но к насилию не звал, никого не обозвал грязно, не грозил. Это нам Писани­ем запрещено.

— Черт-те что! Ну где эта правда по свету шляется? Где заблудилась она? Что творится на земле? За что люди мучают­ся? За что умирают? - Тощий мужичонка обхватил голову ру­ками.

Охранники глаза вниз на время опустили. Знать, не все по­теряно. Не все служба отняла и поморозила. Совесть осталась. Пусть молча, без слов сочувствуют. Не рычат на мужиков, не торопят к отбою, как недавно.

— А тебя жена ждет? - спросил бригадира бульдозерист.

— Ждет. Пока ждет. Дождется ли - кто знает, - усмехнул­ся тот уголками губ.

— Война, тюрьма, вся жизнь - сплошные разлуки. А за что? Оно хочь меня взять! Ну за что я тут? Никому не навредил, свою бабу, Нюську, отмудохал. И за это нате вам - в каталаж­ку! - сплюнул бульдозерист.

— А за что ты ее отлупил?

— За дурь, за что ж еще? Знамо дело, за что сучек колотят. Ей, транде, на пятом десятке втемяшилось в партию вступить. Навроде как деньги в доме девать некуда. На поллитровку пос­ле бани за неделю загодя клянчишь. А на партию сама отдать рада. Ну, я ей вожжами под хвост. Чтоб мозги перетряхнуть, чтоб о детях вспомнила. В доме три девки, им приданое нужно, каждая копейка. А баба, вишь, по собраниям бегать удумала. Ну, дал я ей сполна. С неделю на сраку не присела. С дому рожу не высовывала. А едва вылезла, мне крышка. Ляпнула, что воспретил ей в партию поступать. И враз врагом народа стал. И еще этой, ну как ее, отрыжкой домостроя. Не знаю, что это, но, верно, отменное паскудство. А за что? За Нюську! Ведь не чужую, свою метелил. Всю жизнь мужики баб пороли. И ничего. А меня... Да я, когда вернусь в деревню, на порог к треклятой не ступлю. У нас вдовых полсела. Любая с радости уссытся, коль соглашусь навсегда у ней остаться. А Нюська- сука пусть одна живет. Сама. С этим, с билетом. Он ей дороже семьи и меня. Нехай с им векует, курва соломенная, - отвер­нулся в ночь мужик.

— Сколько ж вы с нею прожили? - спросил Трофимыч.

— Двадцать восемь годов...

— Пишет?

— Отписывает. Про девок, про дом, хозяйство. Я ж это все наживал. Своим горбом.

— Помиритесь...

— Ни в жисть! задохнулся злобой мужик.

— Сколько тебе влепили?

— Червонец. Теперь две зимы осталось. Может, доживу.

— В партию твоя вступила? - спросил охранник.

— Вступила. Чтоб ей... Оттого и знать ее не захочу. За бес­партийную посадили, за партийную и вовсе со свету сживут, - сплюнул мужик и, тяжело встав, пошел к палатке.

Люди у костра зашевелились. Им тоже захотелось спать, хотя бы на время забыться от пережитого.

Охрана, поняв, что сучьи дети уснули, тоже залезла в палат­ку, оставив снаружи одного, самого молодого, которому весна спать не давала.

— Жаль мужиков, маются ни за что, - пробурчал один из них.

— Верь ты им, сволочам. У нас ни за что не судят и такие сроки не дают. Да и не нашего ума дело копаться в политике. На это умные головы есть. А мы что? Исполнители и только, - ответил молодой охранник и, улегшись поудобнее в спальном мешке, вскоре захрапел на всю тайгу.

Не спалось лишь тому, который караулил зэков, ночь, весну.

Спали люди. Густой храп смешивался с тихим посапывани­ем, прерывистым бормотанием, вскриками усталых людей. До рассвета осталось совсем немного. Успеть бы выспаться.

Но едва забрезжил рассвет, на делянку к сучьим детям при­шла машина из Трудового. Из кабины на проталину выскочил начальник милиции Ефремов и, оглядев вмиг проснувшуюся охрану, крикнул звонко:

— Подспорье к вам привезли. Бригаду фартовых. Пусть вме­сте с Трофимычевыми сучьими вкалывают. Врозь - толку мало. У нас - план в шею гонит. Глядишь, вместе быстрее получит­ся. Принимай пополнение.

Из машины выскакивали фартовые. Разминали затекшие ноги. Потягивались. Оглядывались по сторонам. Вырубку свое­го участка они закончили и теперь смотрели, куда их перебро­сили.

Работать вместе с политическими им никогда еще не при­ходилось. О сучьих детях доводилось слышать всякое. Но не общаться. Как сложится жизнь, работа, предположить было трудно.

Фартовые держались кучей. Не расходились. Стояли вокруг бригадира. Бригада Трофимыча исподтишка наблюдала за ними. Чего ждать от блатных?