Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Сахалин

Яровой бережно вскрывает конверт. Читает:

«Ты, наверное, забыл меня? Да и кто я такой, чтобы помнился. Встретились однажды. Говорили недолго. Но это не повод для переписки. Я понимаю сам. Не думай, Яровой, что пишу тебе от нечего делать, или от скуки. Я ведь не на пенсии пока. И работаю по-прежнему. В море. Бригадиром у рыбаков. Дел полно. Работы невпроворот. Нет времени для отдыха и безделья. Но сейчас стоит ночь. Это мое время. Свободное время мое. И я хочу поговорить с тобою. Узнал я, что Сенька и Беник убили Евдокимова. Давно. Знаю, что дело это ты расследовал. Слышал и о процессе, где ты был обвинителем. Знаю все. От освободившихся. От поселенцев, какие отбывали сроки вместе с ними. Спасибо тебе. За них и за себя. За Митяньку. За жизнь свою, которую всю переосмыслил и обдумал. За то, что пощадил меня, как человека, и не опозорил. За сердце сына, в какое не заронил обо мне дурных мыслей и предположений. Ты прав, в жизни можно научиться многому, кроме умения прощать. Это от рождения, от сердца собственного каждому отпущено. Только послушаться нужно вовремя этого голоса. Голоса добра. Вот этому я Митяньку своего учу. Добрый человек на зло не способен. А значит, не сделает моих ошибок.

Ты знаешь, кто теперь мой сын? Он учится на юриста. Так-то! Хочу, чтоб следователем он стал. Таким как ты, Яровой. Митяньке, знаешь, теперь уже девятнадцать лет! Мужчина! Ты б его не узнал. И — весь в меня! В теперешнего. Пусть не лицом. Сам понимаешь. Но характер мой. И нрав! Брехню не любит. А уж помогать мне возьмется — не налюбуешься. Все потому, что учил я его. Как своего. Родного. Ведь в нем, единственном, вся моя жизнь. Ради него и теперь живу. Один он у меня, как и моя свобода, моя старость и мой итог. И, кажется, все надежно. Ведь свой последний дом, каждый из нас строит прочным.

Живем мы в Анапке. Митянька заочно учится. А знаешь почему? Я его посылал в город. Чтоб там жил. Как человек. Повеселее. А он не захотел иждивенцем жить. И сказал, что следователь с легкой судьбой в трудном деле не сможет разобраться. Что юрист должен все уметь, знать и с самого начала никогда не жить за чей-то счет, если имеется возможность обойтись своими силами. Обидно мне было поначалу. Навроде меня чужим считает. Но нет. В жизни, за эти годы, понял, что ошибся. Он всегда жалел меня. Оберегал, как отца. Заботился. А вскоре и я придумал выход. Стал класть деньги ему на книжку. У Митяньки будут свои, родные дети. Внучата мои. Авось и мои сбережения им сгодятся. Я хочу, чтобы у Митьки было много детей. И за мое упущенное он должен наверстать. Я ему заказ дал— не менее шести внуков родить. Всех выращу. Сам. И в люди выведу. Тогда и помирать мне спокойно будет. Свою ошибку шесть раз исправлю! Ты не смейся, Яровой.

Трудно мне приходилось, Яровой, поначалу. Не хватало терпения. Но ведь и со мною мучились когда-то. Потому, что верили в меня. А теперь и я обязан верить. Платить тою же монетой, какую сам получил. И я тоже не должен опускать руки, как бы мне не было тяжело. Верил в меня ты. И я хочу помочь тебе отсюда. Чтоб не приходилось тебе более ездить к нам на поиски преступников. Не будет их среди нас. И те, кто пройдут через руки наши рыбацкие, никогда не вернутся в прошлое свое. Ибо помогая им начать другую жизнь, я помогаю людям, перед которыми был виноват.

Они сейчас спят, мои мужики. И ничего не будут знать о моем ночном разговоре с тобою, Яровой. Они еще не совсем такие, как те, что уже стали свободными. Но я обещаю тебе, Яровой, что и эти семнадцать — будут как я. Я верну их всех людям без страха перед ними. Тебе не в чем будет упрекнуть меня. Ты поверил мне однажды. И я тебя не подведу.

Вырастить Митьку человеком я должен и перед памятью Марии. Конечно, Митянька многого не знает. Обо мне. Молод он пока. Боюсь, что поняв кое-что превратно, стыдиться меня начнет. Пусть возмужает окончательно. А тогда я открою ему все без утайки. Пусть решит сам. Я знаю, что нелегко мне придется в том моем, возможно последнем с ним разговоре. Но я его проведу. Он должен понять меня — мой сын, моя последняя радость.

Кстати, чуть не забыл, хотели его у меня забрать родственники. Вначале письма писали, а потом и через суд… А Митянька наотрез отказался ехать к ним. Меня единственным родственником признал. Отцом. И не захотел бросить меня. Правда, им нужен был не Митянька, а его квартира. Но это он понял сам. Я ничего не говорил сыну. Он сам решил. Как подсказало сердце.

И еще, Яровой, я долго ничего не знал о том, что случилось тогда. Скальпа убили. Но я узнал все подробности много позже. Я думаю, что в этом деле ты правильно разобрался. Скальп был паскудой, но стать ею ему помогли. Жаль мужиков. Не сдержались. И поплатились дорого. Не знаю, где они теперь. Они еще будут людьми. Они все поняли. Жаль, что это приходит к нам с опозданием, когда жизнь уже прошла. И ее уже не вернуть, как судно к берегу. Состарился экипаж. И матросы обессилели в шторме жизни. Слишком долгой была их схватка за жизнь. И спасению нет сил радоваться. На висках каждого из нас лежит седина опоздания. Ты прости нас, Аркадий. Мы живы. Но не в радость себе. У тебя уже утро. А у нас еще ночь. Мы дождемся рассвета. Но он не подарит нам молодость. А пробуждение, как и прозрение, всегда жестоко…»

Аркадий дочитал письмо. И снова перед глазами встал неприветливый берег Анапки. И одинокая фигура Кости, устало бредущего вдоль морского прибоя.

А вскоре пришло письмо из Каменского от Магомета [21] Один из героев романа «Камчатка». . Корявые буквы написаны неуверенной рукой:

«Недавно я был в отпуске на материке и виделся там кое с кем. Не «по делам». Встретились случайно. От них, если говорить честно, от бывших зэков, с какими вместе отбывал, узнал, что вы раскрутили дело по Скальпу. Слышал, что убили его Клещ и Муха. Вот видите, а вы меня подозревали. Я им не чета. Они ж «в законе» были. А я — нет. И не убивал я никогда никого, кроме барашков. Правда, Авангард был совсем ишак, зря он на них попер. Зря «заложил». Ненавидел он их. И меня тоже. Хотя я ему ничего плохого не сделал. Даже, наоборот, помогал выкрутиться. А он — сволочь. Если б я знал, что он такой, никогда бы и близко к нему не подошел.

Но сейчас все позади. Я по-прежнему живу в Каменском на Камчатке. Через год мне дадут пенсию. Хорошо, что здесь год за два идет. Успел заработать. Может, еще и отдохнуть успею. Пенсия у меня неплохая получится — сто двадцать рублей. Можно жить. Я даже домик себе купил. В своем же селе. С садом. Участок хороший. Самому можно было и на Камчатке дожить. Но я женился. Верней, помирился с Клавдией. Живем неплохо. Была она раньше ветреной бабой, но сейчас одумалась. Стала верной, меня любит. И не крутит, как раньше, с кем попало. Да и я этим грешил. Но теперь — все. Ведь у меня семья. И баба! Русская. Все мое село завидовать мне будет. А Клавдия неплохая хозяйка. Все умеет. Вот и по хозяйству теперь — свиней держим, мясо свое. Куры есть. Картошку растим. Рыбу ловим. Нужды нет ни в еде, ни в деньгах. Кажется жить еще три жизни можно на таком пайке. Да годы ушли, постарели мы. Упустили много. А теперь — жалей ни жалей — не вернешь. Последний год мы на Камчатке. Скоро поедем на солнце. Хватит Севера. Клавдия уже пенсию получает. Но и работает. Каждую копейку в дом несем, на будущее. А сколько его будет, кто ж знает!