Эльмира Нетесова - Вернись в завтра

— Как жалко тебя, бедный ты мой! Выходит много у нас одинакового. Я тож Степушке не сказала, что люблю его. К чему? Ведь он тоже занятой. Но все ж память от него на всю жизнь себе оставила. Может, мы никогда с ним не увидимся, но я до смерти стану ого помнить.

— Ты встретишь и получше, какие твои годы! А вот, что дитенка не сгубила, Господь вознаградит, даст на твою судьбу хорошего человека и будешь счастлива с ним.

— А как ты думаешь, за что мужики могут полюбить иль возненавидеть женщину? — спросила Тоня робко и сама испугалась своего вопроса, словно выплеснула наболевшее и съежилась, боясь, что Василий Петрович отругает ее за бабье любопытство.

— Ну это ты все разом захотела узнать. Любить человека можно тоже по-всякому. Для того не обязательно быть пригожей. Бабья краса вовсе в другом. Она в душе прячется, вместе с добром и заботой, терпением и лаской, с пониманьем и сочувствием, с верностью. Да только где нынче таких сыщешь? Нету теперь этих женщин. Поизвелись оне навовсе. Единые дешевки пооставались, а с их какой спрос?

— Ну это ты, дед, загнул лишку! — обиделась Тонька. И отвернувшись от старика, встала.

— А чего надулась? Вон твоя бабка разве не такая. Мать тоже не легше. Когда хотел ее в городе в институт воткнуть, чего отказалась? Да потому как наука легко не дается. Потом работать пришлось бы. Ей же по сеновалам сигать хотелось. Тогда ей нравился мужик. Ведь две зимы они встречались, могла всего понять и разглядеть: гожий для семейной упряжки аль нет! Она ж намечтала, что до стари по чердакам и скирдам станет с им прыгать. Да не состоялось. А когда впряглись в семью, понесло вразнос, не сладилось ни хрена. И не потому, что тятька твой плох, от того, что мать дура! Не сумела мужика в руках удержать. С добра, в хорошей семье, ни единый не сопьется. И коль баба путевая, никто и не подумает об нее кулаки чесать. Ведомо, что заслужила. Хоть она моя кровина, а доброе про нее не скажешь. Лентяйка и грязнуля, вся в мать удалась. И норов у ней свинячий. Коль мужик в морду дал, знамо было за что? Я ж его тогда отловил. Прихватил за душу и спросил, за что дочку забидел? Он и сказался, что приловил свою бабу в сарае с соседом. Того не тронул, кой с мужика спрос, коль баба не против. А ей вломил за блядство. Опосля ушел сам, но не она выперла. Не подмогал тебя растить, потому что не был уверен, что ты его семя. Ить он тут, в городе прижился. Машины ремонтирует в мастерской, хорошо получает, заимел семью, троих Мальцев родил, купил дом, и баба на него не забижается. Никогда не видел пьяным. Отчего сменился человек? Выходит, все дело в бабе. И твоя мать прекрасно знает, где он нынче живет. Ни от кого не прячется. Ему стыдиться нечего. Зато твоя маманька никогда к нему не сунется, помня свою срань. Знает, что снова получит кулаком в нос. Ну, а правду никогда не выложит. Какая с вас сознается, что шлюхой стала под боком у мужика? Вот за те дела ненавидят баб!

— Видать сам говном был, коль мамке другой мужик потребовался. Может и он навроде моего Шурки: единая видимость.

— Коль так было, не вязалась бы с ним два года, давно прогнала б от себя. Тогда он ей годился. Твоя мамка запрягла его так, что с ушами загрузила, а сама и стороне осталась. Так вот и не склеилось. Вывалился человек из упряжки. А кому охота свою бабу с дейтонскими мужиками делить? Сама посуди, разве это по-людски?

— Я про это не слыхала, — созналась Тонька.

— Не клепай на своего тятьку, он путевый человек, мне перед им за твою мамку поныне совестно. Каб была она хорошей, давно замуж взяли б свои. Да только у деревенских память долгая. Тебе не проговорились, потому что душу твою пожалели. Все видели, вот и не стали лить горечь на голову. Но не зря о вашем доме шла слава, как о блядском гнезде. Неспроста я тебя оттуда вырвал. Хоть вас с Колькой решил спасти, покуда не поздно.

— А мои другое брехали. Мол, в прислуги берешь, чтоб в доме управлялась.

— Дуры! Прислугу не прописывают и не завещают ой дом! — вскипел дед.

— Теперь сама все поняла. А разве легше было у них? В деревне мне никто не помогал. Легко ли одной всюду управляться? Сено наготовь, дров на зиму записи, с огородом, хозяйством и в избе управься. Они нигде не помогли, только грызли с двух сторон. Жизнь насквозь опаскудела. Если б не ты, давно себя порешила б, — всхлипнула баба.

— Ну не реви, успокойся, все наладится. Не рви себе душу памятью, закинь оглядываться в свою спину — шею своротишь. Вернись в завтра, там светлей и нет помехи, — успокаивал дед, и Тонька понемногу отвлеклась от воспоминаний:

— Слышишь, дедуль, а я у наших поваров учусь готовить по-городскому. Всякие салаты, омлеты, супы. Даже запеканка хорошо получается. Завтра зразы стану делать. Наши повара всему меня учат. Не отказываются помочь и хвалят меня. А и я стараюсь изо всех сил. В жизни все сгодится.

— Давай, Тонюшка! Эта наука бабе самая нужная! Любая, коль умеет готовить, в семье приживется. Мужики такое дорого ценят. И знай, при всех достоинствах, ни одну красавицу и умницу не потерпят, коль она у плиты безрукая. Беда, что нынешние бабы готовить не умеют. Разучились, иль некому стало показать. Замуж выходят только для постели. Глядишь, через месяц ее уж выбросили. Надоело мужику по закусочным питаться, пирожками с лотков давиться. Вот и разводятся с никчемками. Для постели на ночь всяк себе сыщет, а вот для жизни тяжко найти. Вот и старайся, чтоб тебя в семье любили все. И мужик пусть тобою дорожит.

— Мне б Кольку на ноги поставить, зачем мужик сдался? Нам втроем неплохо, — отмахнулась баба.

— То ты теперь так сказываешь, пока в свою пору не вошла. А годов через пять взвоешь. Любому станешь рада, уж я знаю, — усмехнулся дед, пряча в кулак лукавую, озорную улыбку.

— Да будет тебе надо мной смеяться! — смутилась Тонька и пошла спать.

Во сне приснилась бабе деревня. Вся в цветущих садах. Кругом поля, огороды, тихая речка, в ней вихрастая, щербатая ребятня плескается. Вон и бабы белье полощут, стучат вальками. А сама Тонька, еще совсем молодая, сворачивает в лесок, там под старой рябиной ждет ее Сашка. Он выходит навстречу, ласковый, нетерпеливый, хватает девчонку на руки, шепчет такие слова, от каких дух захватывает:

— Хорошая моя! Самая лучшая, родная девочка! Любимая…

Тонька усиленно вырывается:

— Я не за тем пришла. Другого люблю, пусти! — вспомнила Степку. И вдруг услышала голос сына:

— Мама, пусти к себе, мне холодно, — залез под одеяло и, свернувшись калачиком, вскоре уснул под боком.

Кажется, только стала дремать, а уже дед встал. Стараясь не шуметь, вышел на кухню. Тонька глянула на часы:

— Пора! — сказала сама себе и вылезла из-под одеяла.

Вскоре дом опустел. А напротив, у Андрея Михайловича уже кипела работа, стучали топоры, визжала циркулярка, каменщики решили сегодня закончить с домом Василия Петровича и взяться за избу Андрея Михайловича. Сегодня на дворе снова потеплело, и люди торопились успеть побольше. Даже о перекурах забыли. Когда Тонька прибежала ненадолго, чтоб покормить людей обедом, мужики пришли в дом не сразу, но ели торопливо.