Эльмира Нетесова - Вернись в завтра

— Ты когда женился, любил ее?

— И не помышлял. Любовь была поздней.

— Зачем же ты на ней женился?

— Принудила бабка твоя. Заставила! — покраснел человек, вспомнив шальную молодость.

— Как сумела? — открыла рот Тонька.

— Те времена не нынешние. А и я на то время в курсантах военного училища был. Послали нас в колхоз картоху убирать. Там на танцульках снюхался с твоей бабкой. Польку с бабочкой я с ей танцевал. На краковяк увел погулять в лесок, дернул меня черт! А ночь была такая тихая, лунная. Вот и ударила моча в голову. Увидел, что пришелся по душе. Ну и попутал бес. Почти месяц мы с твоей бабкой игрались в любовь, хотя ни слова об ней не обронили. Ничего я ей не обещал и с нее не брал слова. А к концу другого месяца она сказалась беременной. Я и ответил, мол, сделай аборт, не могу на тебе жениться. Одно, что не люблю, да еще на своих ногах не стою. Куда в семейный хомут с моею тонкой шеей? Ну, а бабка в слезы, стала грозить, что повесится от стыда. Я, конечно, не поверил. А она озлилась на мои насмешки и на другой день припылила к начальнику училища. Все ему выложила, наизнанку вывернулась. Тот вызвал. С час чехвостил при бабке так, что с меня перья во все стороны летели. А я едино не соглашался жениться. Вот тогда пригрозил он судом офицерской чести. Пообещал отдать под трибунал. Вот тут я оробел. А зря, ведь я не взял бабку силой. Ничего ей не обещал. Молодой был, глупый, жизнь еще не била. Я и напугался, согласился жениться и записался с бабкой. Но, уехав с деревни, не приезжал и к себе ее забирать не подумал. Ну, на што она мне в городе сдалась. Я ж думал: она на росписи успокоится. Об ней ни отцу, ни матери не говорил. Уже с другой встречаться начал. Но эта разыскала моих родителей и приперлась к нам в дом. Пузо у ней уже на уши лезло. Мои вокруг ней носятся. Как же, жена! А тут и я заявляюсь с Наташкой. Решил познакомить с родителями. Ох, что тут поднялось. Какой скандал грохнул. Бабье друг на дружке волосы выщипывать начало. Уж как обзывались, отец с мамкой онемели от удивленья, ни одну в невестки не захотели, обоих выгнали с дому. А на другой день и меня отчислили из училища. За аморальное поведение выбросили на улицу. Но родители сказали мне:

— Лучше работай грузчиком, но женись на любимой! К чему тебе генеральские погоны, если в жизни так и останешься несчастным. Какой смысл жить до старости по команде и приказу. Дыши вольной птицей и не переживай. Пусть твоя деревенщина у себя в селе останется, ты себе найдешь любимую.

— Я с ними целиком согласился и порадовался, что стал свободным от всех. Но поспешил. Твоя бабка вскоре разрешилась дочкой, а я сделался алименщиком. Мне на ту пору еще двадцати годов не было. Твоя бабка, как потом узнал, на цельных три года старей оказалась. Я у ней последним шансом стал. В своей деревне замуж не взяли, вот и поймала меня, дурака залетного. Приловила и схомутала лопуха. А сколько крови и нервов испоганила, уже не счесть. Во все суды кляузничала, что не доплачиваю алименты на дочку. И сколько ни давай, мало было. Прорва, а не баба. Сколько позорила она меня, не счесть. Люто поплатился я за свою похоть. После твоей бабки несколько годов баб сторонился и презирал. Так и не поверил ни единой. От того и не женился в другой раз, боялся нарваться на такую же.

— Так вы и не жили вместе с ней одним домом? — спросила Тонька.

— Да что ты? Вселили ее по решению суда после смерти родителей. Они мигом с деревни перебрались. Уже на другой день после суда. И сели мне на шею. Бабка размечталась, не работая, до стари в иждивенках быть. Но не тут то было. Я отдавал только алименты. Их ей почта приносила, хотя жили под одной крышей. А остальные деньги тратил на себя. Пожалели меня судьи, подсказали. Я и послушался. Конешно, дочке покупал гостинцы, но бабке никогда. Она тож не баловала вниманьем. Не готовила, не стирала, даже в своей комнате не прибирала. Даже не здоровкались. Хоть на одной кухне толклись, словом не перекинулись. Было пойду в туалет, закину дверь на крючок, бабка рванет, а закрыто, и я не спешу выйти. Так чуть до воя не доходило. А разве не досадно бок о бок в своем доме с подколодной змеей дышать? Она и на кухне не подметала, хотя шелуху с семечек опосля себя по всему полу раскидывала.

— Долго же вы с ней мучились вот так?

— Ох и много! Несколько годов!

— А как же спровадил ее в деревню?

— Беда помогла! Дошло до твоей бабки, что больше навара с меня не поимеет. Ничего ей не обломится. А и в доме ей определили самую малую комнатуху. На другое не имела прав. Ведь в семье нашей помимо меня сестра имелась. Она тоже тут была прописана. И коль со мной случилось бы что-то, она сюда перебралась бы навовсе. Но у ней характер крутой. Чуть слово поперек, ждать не станет, так вломит любому, мало не показалось бы. И отвечать не стала б, если б и насмерть зашибла. У ней на все и про все справка имелась от врачей, что она психически больная, страдает расстройством нервной системы, какие сопровождаются частыми и болезненными приступами, во время которых она не отвечала за свои действия. Вот ее пуще всего боялась твоя бабка. Хотя ушла с дома не из-за нее. Но сестру твоя бабка видела и боялась. Были у них бабские стычки, такие, аж водой их разливал. Казалось, в клочья разнесут друг друга. Светланка убирала в доме, стирала, готовила поесть. Она любила меня больше всех…

— А где она теперь? — спросила Тоня.

— Померла, — ответил человек глухо.

— Давно?

— Нет. Два года взад.

— Отчего она ушла?

— Старой сделалась. Она старшей была. Вынянчила меня. Родители оба работали. И Светка, еще совсем дитенком, заменила мне их обоих.

— У нее была своя семья?

— С этим не повезло. Хотя красивой была и очень умной женщиной. Но Бог счастьем обошел. Все ей дал окромя тепла. Все, какое оно у ней имелось, мне отдала. Я это не оценил, не доходило много. Когда понял, было очень поздно и уже ничего не воротить, — вздохнул человек.

— Дед, а ты кого любил?

— Хорошую женщину, — появилась грусть в глазах.

— А почему вы не остались вместе?

Она была мужней, занятой. И свово мужика любила.

— А тебя?

— Да кто я ей? Она и не знала, что я по ей страдаю. Целый десяток лет маялся. Но словом не выдал себя. Не хотел обижать. Она признавала другом, не больше этого. Да и мужик ее мне доверял. Мы уважали друг друга. А потом они уехали в другой город к сыну. Поначалу письма присылали, опосля стала глохнуть переписка, потеряли адреса. Нынче о них ничего но знаю.

— А почему ты не признался ей?

— Эх-х, Тонька! Любовь должна быть взаимной. Здесь такое не случилось. Одни страдания поимел. Но брехнуть про свое не посмел. Видел, что не нужон, что не поймет и возненавидит. Подумает, будто похоть но мне взыграла, козлиная спесь ударила в голову. А это было совсем не так.