Александр Щелоков - Афганский транзит

– Летчик? – спросил Суриков. – Где он работает?

Пришла неожиданная мысль, столь дерзкая, что он сам счел ее несерьезной. И все же полез в карман, вынул бумажник и достал из него портрет-фоторобот. Тот, который был сделан по показаниям свидетеля Милюкова в аэропорту Домодедово. Положил на ладонь и вежливо протянул старому Юсуфу. Тот взял снимок за уголок, осмотрел его, отодвинув от глаз подальше. Поморщился. Протянул сыну, который все это время ни разу не рискнул вступить в разговор.

– Посмотри, Садек. Что скажешь?

– Это Акил Исфендиаров. Нет сомнения. Не все точно, но это он.

Вернув снимок Сурикову, Садек спросил его:

– Слушай, дорогой, ты в самом деле собирался заняться Исфендиаровым?

– Нет.

– Зачем же назвал эту фамилию Бобосадыкову?

Суриков беспомощно улыбнулся.

– Так вышло, Садек. Там, в Москве, мы подбирали прикрытие для моего приезда. Начальство решило, что лучше всего сослаться на неясности по делу Хошбахтиева. Ты это дело знаешь. В нем упоминалась фамилия Исфендиарова…

Садек в сердцах шлепнул ладонью по колену.

– Самую большую глупость придумали твои шефы, вот что я скажу! Как можно так? Не зная всех сложностей. Ах, Суриков! Исфендиаров один из тех, у кого есть деньги, которые дают большую власть. Огромную!

– Я же спрашивал тебя о таких деньгах, – напомнил Суриков, не обратив внимания на сетования товарища по поводу их промаха.

– Тогда вспомни, я предупреждал: знаю богатых, но доказать, что они свои мешки денег наворовали, – не смогу. Нет фактов. Нет. Особенно об Исфендиарове.

– Тем не менее?

– Тем не менее он здесь у нас сильнее всех других. Не знаю, много ли таких богатых и сильных найдешь в других местах.

– Таких денег не победить, – сказал старый Юсуф философски, ни к кому собственно не обращаясь.

– А может быть, нам с Садеком суждено это сделать? – спросил Суриков.

Старик засмеялся. Не зло, скептически.

– Попытаться вы можете. Но ничего не выйдет. Посадите одного, другого, третьего. Всю мелочь выберете. Ибраева словите. Акила – на десять лет. Что это для них? Молодые. Посидят, злей станут. А за десять лет деньги получат власть куда большую, чем имел секретарь райкома Надир Исфендиаров в войну. Вот до этих денег добраться вам не дано.

– Грустно, – сказал Суриков. – Кстати, пир Юсуф, вы назвали Ибраева. Кто это такой?

– Ибраев? Это зять Алима Исфендиарова. Работал в Душанбе преподавателем физкультуры в университете. Мастер спорта по вольной борьбе. Потом все вдруг бросил и поступил работать шофером. На дальние рейсы. Сейчас ходит в Афганистан. Зовут Махкам.

– Постойте, постойте, Садек, не с Локтевым ли он ходит? Тот ведь тоже водитель-дальнобойщик.

– С Локтевым. Они даже в одной паре.

– Простите, пир Юсуф, – встрепенулся Суриков. – Мы уходим. Мне срочно нужно на телефон. До отъезда позвонить в Москву.

Через полчаса, получив разрешение подполковника Мацепуро, узел связи погранотряда связал Сурикова с Москвой. Трубку поднял капитан Ермаков.

– Виталик, привет! – обрадованно сказал Суриков. – Ты там еще дело Риты Квочкиной не закончил? Нет? Тогда помнишь красивый чемоданчик, который нес ее друг? Помнишь? Так вот, мне кажется, я нашел руки, через которые он проходил. В тот момент, когда чемоданчику приделали крылышки. Ты меня понял?

– Слушай, Андрей, ты что, напрямую говорить не можешь?

– Могу, но нежелательно.

– Понял. А я могу говорить открыто?

– Да.

– Отлично. Как я понял, ты имеешь в виду Акила Исфендиарова?

Суриков от неожиданности чуть не поперхнулся.

– Старик! Откуда ты знаешь эту фамилию?

Ермаков засмеялся в трубку.

– Это вы в заоблачных высотах министерства привыкли держать нас за дураков. А мы на грешной земле и очень умные. Знаешь, как работаем?

– Кончай, Виталик. У меня мало времени. И учти, к этому деятелю я проявляю особый интерес.

– Стой, Андрей, стой! – всполошился Ермаков. – Ты смотри, не возьмись за Акила со всей своей страстью. Я тебя знаю, ты ему руки скрутишь и конец. А он нам нужен. Живой, без пятен. Ты понимаешь? Мы через него собираемся выйти на пистолет.

– Договорились, – заключил разговор Суриков. – Дядя ваш, но я за ним пригляжу.

Прямо из штаба погранотряда Суриков и Садек двинулись на вокзал. Пришла пора на время расстаться…

Жара и горы…

Жара тягучая, липкая, стекала в долины с рыжих каменистых склонов гор, заполняя собой все, куда только проникал воздух. Ветерок, продувавший долину в местах, где к ней подступали желоба лощин, не приносил облегчения. Картрайту казалось, что его заставили дышать струей разогретого фена. С горечью он подумал, что скоро ему станут просто невмоготу дальние перелеты с резкой сменой часовых поясов и климатических зон. Тогда придется искать местечко попроще и оставлять дело, которое так любил.

Горы и жара…

Каменистые кручи теснили долину со всех сторон. С запада к ней подступали кряжи хребта Самана, с юго-востока на нее давили отроги Сургхара. Голубая «хонда», напряженно гудя, наматывала на шины горячие километры магистрали Пешавар – Кветта. Предварительно изучая карту, Картрайт обратил внимание на интересную особенность этой дороги. В общественном мнении ее маскировало название, отсылавшее к названиям двух городов. Ведь никого не удивляет, что существует шоссе, связывающее Вашингтон и Нью-Йорк, Лондон и Эдинбург. Но магистраль, по которой Картрайт собирался добраться до Мирамшаха, рождалась у невзрачного городка Ландихана, лежавшего у восточных ворот Хайбера, и кончалась далеко на западе страны, на краю пустыни Гармсер у хилого кишлака Джуззак. Главным смыслом дорогостоящей магистрали было то, что она, как клинок, пронизывала насквозь земли пуштунов и белуджей, повторяя крупные изгибы афгано-пакистанской границы.

Такие дороги военные называют рокадными, и у людей сведущих их назначение не вызывает сомнений. И вот теперь Картрайт своими глазами видел артерию войны. То и дело навстречу и вдогон шли тяжелые военные грузовики. Опытный взгляд выхватывал в горном пейзаже приметы радарных станций, армейских складов, стрельбищ и танкодромов. Удручающее впечатление бесперспективности, нищеты и бесправия оставляли палаточные лагеря афганских беженцев. Колючая проволока вокруг, латаные-перелатаные, выгоревшие армейские тенты, голопузые босоногие дети, копающиеся в песке; дряхлые седобородые старцы и придавленные заботами женщины… Иногда вдоль дороги бродили верблюды, унылые, с глазами задумчивыми, озабоченными, и, глядя на мир, монотонно жевали, жевали, жевали…

Временами Картрайт бросал взгляды на сопровождавших его пакистанцев – водителя черноусого Гуля и смуглолицего лейтенанта спецслужбы Нур-уль-Хака. Они не реагировали ни на мирную красоту природы, ни на картины людского бесправия и нищеты. То, что не носило на себе военных знаков отличия, их не касалось, не волновало.