Александр Щелоков - Нападение

– Не тушуйся, Лёня, – сказал Клыков, кладя руку на плечо Лыткину. – Невелик проигрыш – одна косая. Да и деньги ли важны? Мы здесь ради удовольствия кидаемся…

– Давай контровую! – пьяно заупрямился прапорщик. – Трус в карты не играет. Тимофей Васильевич, будь другом, ссуди!

– Оставь, Леня. К Володе поперла карта. Он тебя обдерет.

– Ты друг или нет? – обиженно прогудел прапорщик. – Отыграюсь!

Клыков пожал плечами.

– Смотри сам, не пожалеть бы. Сколько тебе?

– Тысчонку, – лихо заломил Лыткин. – Вот увидишь…

– Дам, дам, только учти: придется писать расписку. Денежки счет любят.

– Тогда две, если можешь. На всякий случай.

– Ой, Лёня, какой ты зажигательный! – возбужденно взвизгнула Веруньша и чмокнула прапорщика в щеку. – Обожаю азартных мужчин!

– Погоди, – отстранил ее Лыткин. – Пошла игра…

– Проходи, прапор, – сказал Клыков и отступил в сторону, пропуская Лыткина в дом. – Принес долг? Ах, нет… Плохо это. Плохо. Ты пойми верно, Леонид, я к тебе отношусь с доверием, но обстоятельства требуют отдачи. Ты думаешь, у меня в тот вечер деньги лежали для того, чтобы ты спустил их с кона? У каждого из нас свои долги. Ведь я тебя предупреждал: к Топорку поперла карта. Ты глаза выкатил и свое: дай косушку! Взял две. Потом еще три… Это большие деньги, Лёня.

– Я понимаю. – В голосе Лыткина звенела нотка, взывавшая к жалости. – Но я сейчас не при деньгах. Ты понимаешь…

– Хорошо, – сказал Клыков сурово. – Ящик патронов, Лёня. Автоматных. Один ящик.

Он поднял мизинец, как бы подчеркивая этим мелочность сделки.

– Тимофей Васильевич! – воскликнул прапорщик. – Во-первых, у меня на складе и патронов-то нет. Во-вторых, даже будь они – из зоны не вынесешь. Если бы ты знал, какая там охрана!

– Ты расскажи, – вкрадчиво предложил Клыков.

Прапорщик рассмеялся.

– Я, между прочим, всерьез спрашиваю, – сказал Клыков. – Конечно, если ты меня за иностранного шпиона принимаешь – тогда молчи. А если нет, то расскажи, как на духу. И тогда я подумаю, как нам с тобой из долгов выбраться. Может, даже с прибылью будем. А?

– Что тебе интересно?

– Вот ты сказал, что на складе твоем нет патронов. А что там есть?

– Гироскопы, тебя устроит?

– Гидро… Это что-то с водой связано? Насосы какие?

Лыткин снисходительно улыбнулся:

– Не в дугу. Гироскопы – это от систем управления ракетами. Свободные, в карданном подвесе, стабилизированные платформы. Короче, всякая хренота.

– Так продай один. Покупателя я тебе отыщу.

– Ты в своем уме? – Лыткин сразу помрачнел. – Знаешь, как такое предложение называется?

– Ну-ну, просвети.

– Преступление, вот как!

– Дурак ты, Лыткин!

– Почему же – сразу и дурак? – обиделся прапорщик.

– Потому, милый мой, что сейчас каждый, у кого на плечах голова, делает деньги, собирает капитал, чтобы не остаться завтра в глубокой дупе. Потому, что уже завтра хозяином жизни станет тот, кто сегодня не постесняется отщипнуть от общего пирога кусок побольше и пожирнее. И никого, учти, прапор, никого не будут спрашивать, откуда он взял свой капитал. У хозяев жизни не спрашивают, как они стали хозяевами. Ты к такому повороту дел еще не готов. В тебе социалистическая закваска бродит: кто не работает, тот не ест. А вся наша жизнь уже семьдесят лет отвергала эту дурацкую истину. Не ел тот, кто мало зарабатывал. А тот, кто имел деньги – правые или неправые, – без харча никогда не маялся. Теперь лозунги надоели людям. Они хотят жить по-иному. Ваши генералы, например, гонят за границу танки. Полковники из разведки бегут на Запад. Почему? Да потому, что понимают: приватизация – это справедливый передел достояния, которым управляли дураки. Умные будут богаче, у ослов хороший шанс отрастить уши подлиннее. Вот и выбирай, а я потом погляжу, как ты их под кепку укладывать станешь…

– Кончай, Васильич, – попросил Лыткин тоскливо, поднимаясь со стула.

– Мне кончить проще, чем тебе начать. Ты поинтересуйся, о чем твое начальство думает. Не знаешь? Вот и береги свои склады. Потом генералы на них бизнес сделают. А тебя под зад коленкой. И вообще, если на то пошло, катись ты… Я тебе помочь хотел заработать тысяч так тридцать – сорок. Не надо? Тогда давай плати долг. Завтра поеду к вам и пройдусь по начальству с твоими расписками. У меня все на месте…

– Зачем же так? – всполошился Лыткин, не в силах скрыть испуга. – Я же не…

– А я – да. За тобой должок. Чтобы его покрыть да еще подзаработать на молочишко, тебе предложили выгодное дело. А ты кочевряжишься. И потом… А, да ладно…

– Нет уж, говори. Что потом? Давай договаривай, раз начал.

– Хорошо, слушай. Ты держишься со мной так, будто тебе предлагают великую измену. – Клыков махнул рукой и с презрением бросил: – Надо же, Веруньше поверил. Она все гудела: ах, прапор, мужик рисковый! Тьфу!

Все время, пока Клыков произносил свой монолог, Лыткин обдумывал названную им сумму: тридцать – сорок тысяч рублей. Нули, образовавшие ее, выглядели впечатляюще. Это столько, сколько он смог бы заработать, служа в армии еще лет десять! Привлекательность цифр усиливала неопределенность перспектив. Загадывать, что с тобой станет завтра, где и как будешь искать пропитание для себя и семьи, военный человек не мог. А сорок тысяч – сумма серьезная.

Наконец прапорщик принял решение.

– Говорил ты, Васильевич, красиво. А насколько серьезно в отношении тех больших тысяч?

Вместо ответа Клыков спросил:

– Выпить хочешь? – Он сходил к буфету, принес бутылку и рюмки… – Под мужской разговор жидкий фундамент крепче бетонного…

Вечером Клыков и Елизаров сидели на веранде за накрытым столом, пили чай. Солнце лежало на деревянном полу светлыми полосами. За верандой в кустах сирени копошились и громко чирикали возбужденные воробьи.

– Продался, значит, Лыткин? – спросил Елизаров. – Сколько ему пришлось дать?

– Полсотни, – ответил Клыков. – Больших, понятно…

– И что дальше?

– Сколько тебе до дембеля? – спросил Клыков лениво.

– Месяца полтора, не больше. Время летит…

– А мы его ухватим! – засмеялся Клыков. – Как кота за хвост. Теперь все только от твоей готовности зависит. Лыткин ждет, когда ему назовут время. Так что точи нож. Я проверю, как ты им работаешь.

Елизаров нервно скребыхнул ногами по полу.

– Штык у меня и без того острый.

– Штык? – спросил Клыков и покачал головой отрицательно: – Нет, милый, мы тебя вооружим как следует.

Он скрылся в комнате и, вернувшись, протянул руку к сержанту. Из сжатого кулака, сверкнув на солнце, как змеиное жало, вылетело узкое, острое лезвие. Елизаров даже отшатнулся он неожиданности.

– Держи, – усмехнулся Клыков.

Елизаров взял нож в руку, примерился. Пряча кривую усмешку, сказал довольно: