Владимир Король - Время тяжелых ботинок

При этом Желвак своими чёрными глазами уставился прямо в переносицу Кинжала и ждал ответа.

Леонид Брут катанул на скулах натренированные желваки.

И взгляд пахана выдержал.

– Зря вы, Сергей Палыч. Два с половиной года я – пацан, хожу под Желваком. И умереть хотел бы пацаном. И чтобы вы над моим гробом на Котляковском кладбище слово красивое сказали. Мечта у меня такая – понимаете?

Сказанное пахан прочувствовал – это не пьяный бред.

Если у него где-то и выросли дети, лично ему об этом ничего было неизвестно. А тут впору слезу пустить.

За плечами шестьдесят три года жизни.

Денег – навалом; дома – по всему миру; уважаемый человек – «вор в законе»; последние годы фарт так и прёт, чего ещё!

Правда, резко и неожиданно прервалась связь с международным торговцем оружием Вайком. Его связник Кундуз на контакт не выходит и на сигналы не отвечает.

Желвак понимал, по какому лезвию бритвы тот ходит. Да и Вайк не раз предупреждал: если вдруг исчезну – не ищи, бесполезно.

Единственная в жизни и последняя недолгая любовь Алёнка – в могиле.

Вот и получается – один на всём белом свете.

– Давай, Кинжал, выпьем по русскому обычаю на «ты». Прощения я у тебя просить за эту проверку не буду. А только с этого дня без церемоний: хочешь, Палычем кликай, хочешь Желваком, – как пожелаешь. И на «братишку» тоже не обижусь, хоть за хозяином ты не был. С этого дня – без всяких «вы», усёк?

Кинжал встал.

Желвак остался сидеть: кольнуло в сердце, он и решил не делать резких движений.

Ничего, коньячок – в самый раз, сейчас оттянет.

– А с кем это ты говорил, когда я зашёл? – уже совсем другим голосом поинтересовался пахан, когда Кинжал сел и заглотнул очередного «николяшку».

– А это одна ласточка, – Брут прикрыл глаз, усваивая кислоту лимона.

– Из города Озерки, что ли?

– Оттуда, братан.

Ему вдруг стало как-то легче.

Ну, знает пахан про его эту заимку – что с того? Кинжал почувствовал, что сейчас прошёл важнейшую инициацию в своей жизни.

– Ты, братишка, давай с этими сестричками полегче, нехороший это дом, – Палыч в Озерках никогда не был, но сейчас вслух размышлял так, словно провёл там всю свою жизнь. – Бабка этих сестричек всех тиранила, свела в могилу мужа. Её единственная дочь выросла непутёвой, – от кого родила дочерей, неизвестно, и погибла по пьяному делу. А внучки, говорят, бабку потом отравили.

– А я в том доме – ни-ни, вывожу куда подальше. Знаешь, Палыч, люблю я их. У меня где-то жена, дочь Танечка, Маргарита в Вологде, два сына, близнецы – Сашка и Лёшка. А я люблю только этих сестричек, Веточку и Олесю, – и ничего с собой поделать не могу. Все те остались в прошлой жизни, а мне туда, сам понимаешь, ни ногой. Но ведь и не тянет!

– Не жалеешь? – Желвак налил ещё по одной.

– Как тебе сказать… Они ушли от меня помимо моей воли – так?

– Ну, да… Сценарий был такой.

– Вот и объясни мне, почему я не чувствую их отсутствия? Почему они мне не снятся? У меня было две семьи, но когда они однажды исчезли, почему я не подох от одиночества? Скажи, братан, ты старше, мудрее, в чём тут фокус?

Желвак закурил свою тонкую коричневую сигару.

Не раз и не два они обсуждали с Толстым именно это. И всё время заходили в тупик.

Ну, допустим, он был равнодушен к жене и любовнице.

Но тогда зачем не бросил их? Что его держало? А дети? Неужели никаких отцовских чувств? Пенелопе звёзды пошептали, что Кинжал родительских чувств лишён начисто.

«Неужели такое бывает?» – чуть ли ни дуэтом вопрошали Желвак и Толстый. «В большей или меньшей степени, – отвечала Пенелопа. – У нашего Кинжала это степень – превосходная». «Он что – моральный урод? Это же его дети!» «Станет постарше – всё изменится», – успокоила корешей астролог.

– Ты ещё сильно молодой, – сказал Желвак. – Поживёшь маленько – кровь загустеет, мозги потяжелеют, перестанешь с таким удовольствием кулаками махать. Тогда и придёт к тебе однажды эта мерзкая жучка по имени Тоска. Обнимет сзади, положит на плечи свои необъятные потные груди, вот тогда многое для тебя и прояснится.

«А ведь как сказал! – оценил Кинжал, который превзошёл всю мировую литературу. – Хоть на карточку записывай!»

– А пока – иди в эти, как там их, опять забыл… в грейдеры. Бери, что плохо лежит, чем могу – помогу. Но смотри, не увлекайся, держись подальше от криминала. Ты у нас «чистый» бизнес возглавляешь, а значит, играй по закону, это тебе мой наказ – как пацану. За забор тебе ни к чему, ты по эту сторону нужен, общак формировать.

Тебя воровской сход выбрал – соответствуй. Твой Дрозд мне всё подробно обсказал, там можно аккуратненько прошелестеть, и ни один лист с дерева не упадёт. Никаких погромов, этих ваших паяльников и утюгов и – не дай бог! – крови. Я три десятка лохов развёл на бриллианты – никого даже пальцем не тронул. И это зачлось, когда «короновали». Меня знаешь, кто рекомендовал? Был такой авторитет, поездной катала Артур Донецкий. Всесоюзного масштаба человек! Он и сказал: «Если бы все воры были такие, как Желвак, на Земле давно бы коммунизм наступил». Никогда этого не забуду. Вот и ты – давай, без насилия, с умом, по-людски. И сам даже близко к этому делу не подходи, всё – только чужими руками.

25 июля 2000 года, во вторник, Кинжал ловил себя на противоречивых чувствах.

Вроде бы и не его это праздник, а день рождения покойного Брута Леонида Сергеевича, которого он и знать не знал. Тем не менее, в офисе все ходят улыбчивые и загадочные. А сам он – в своём лучшем костюме, прощальном подарке Ликуши из Англии. Она вышла замуж за какого-то итальянского то ли барона, то ли графа. Костюм – белый, к нему прилагалась белоснежная сорочка со стоячим воротником, на двух больших серебряных пуговицах.

И мокасины – белые, от любимой фирмы «Валентино».

Когда он узнал о её замужестве – из электронного письма представителя холдинга в Италии, его, как бы сказали психоневрологи, постигло чувство невосполнимой утраты.

К счастью, оно улетучилось уже через две недели – поболело и прошло. Со времён первой отроческой любви к красавице-таджичке в школе, когда он понял, что любовь – это мрак, тяжесть, ревность, безответность, щемящая боль – и никакого ж тебе УДОВОЛЬСТВИЯ! – он стал гасить в душе её спорадические пожары. И вот уже почти три года решал эту проблему легко и просто – с помощью денег.

Как-то в мае в Бабушкине он увидел на улице девушку. Кинжал попросил остановить и устремился следом. Девушка вошла в обувной магазин и стала примерять то босоножки, то туфли. Ей ничего не подошло, как он понял, по причине высокой цены.

А то, что было на её потрясающих маленьких ножках, никакой критики не выдерживало.