Дмитрий Красько - Волк-одиночка

Так мы сидели и пялились друг на друга. Наконец доктор не выдержал и выкрикнул визгливым фальцетом:

— Ну, что еще?

— А что? — удивился я. — Есть еще что-то?

— Нет! — взвизгнул он. — Отстань от меня! Ничего я не знаю! Я хочу знать, где Вера!

— Не знаешь, но знать хочешь, — констатировал я. — Это хорошо. Это обнадеживает. Можно рассчитывать, что ты не откажешь мне в медицинской помощи, когда я в ней буду нуждаться? А я взамен обещаю поузнавать, что стало с твоей Верой.

— Правда? — он с надеждой посмотрел на меня. — Тогда, конечно, можешь рассчитывать.

— Вот и чудненько, вот и договорились, — я довольно потер руки. — А пока выпиши-ка мне справочку, что я все это время, плюс недельку-полторы, провел в вашем антиблошнике, чтобы я ее на работе мог предъявить. Да прикажи отдать мои вещи. Те, конечно, что сохранились.

— А ты что, уходишь? — ошарашено спросил доктор. — А лечиться?

— А твою Верочку искать? — в свою очередь, спросил я. — Пусть больные лечатся, а у меня голова пока в порядке, да и дел невпроворот. И это… Если менты снова интересоваться будут… А они интересоваться будут — на предмет беседы со мной… Говори им, что у меня дикий бред и полная невменяемость. Денька на три еще.

— Ну, как знаешь, — недоверчиво протянул доктор. Вытянул бланк из кучи таких же, заполнил его и протянул мне. — Это ты на работе покажешь. Я на всякий случай больничный тебе еще на пару недель продлеваю. — Встал и вышел.

Я усмехнулся. Не выйдет у Макареца так запросто отправить меня на вольные хлеба. Пока я на больничном, уволить меня никто не имеет права. Вот выйду — и доработаю свои две недели. Попью кровушки. Испуганный медик, сам того не подозревая, сделал мне небольшой, но приятный добрячок.

Доктор вернулся с большим целлофановым пакетом черного цвета.

— Вот твои вещи.

Я встал, взял пакет и протянул ему руку:

— Если найду твою Веру, думаю, на свадьбу ты меня пригласишь.

— О чем разговор! — он вдруг широко улыбнулся и крепко, словно тисками, сжал мою ладонь.

— Я все-таки больной, — сказал я и поморщился. Доктор смутился, а я, воспользовавшись моментом, вышел. Веру я, конечно, попробую найти, но только если поиски окажутся в рамках моих собственных интересов. Специально ради нее я надрываться не собирался. А вот обнадежить грустного медика нужно было. Да и заиметь в тылу собственный лазарет в его лице тоже неплохо. Кто знает, вдруг пригодится.

Пока добирался — опять на частнике — до таксопарка, просмотрел, что было в пакете. Мои и даже не мои, перепачканные в крови и чужих мозгах шмотки. В отдельном свертке — бумажник и документы. Я достал сверток и сунул его в карман куртки. Большой пакет, выбравшись у таксопарка, бросил в урну. И пошел в гараж.

Я рассчитывал, что в это время здесь никого, кроме механиков и Макареца, не будет. Такой расклад был бы мне на руку, поскольку давал возможной перекинуться с дражайшим завгаром парой ласковых. Может даже на кулаках. Но я не учел одного. А именно — угодив в памятную аварию, я лишил рабочего места не только себя, но и Яна. И теперь Литовец сидел на краю смотровой ямы, свесив туда ноги, курил, не обращая никакого внимания на вездесущее сексотское око Макареца, и болтал с Вахибом. Вахиб возился под какой-то машиной — очевидно, заменой моей погибшей «Волге» — и что-то бурчал в ответ. О чем они общались — бог весть, но я решил, что в любом случае не стоит прерывать этой беседы. Тем более, что в гараже со мной решили не разговаривать. А потому направился прямиком к рабочему столу Макареца.

Но меня, как ни странно, окликнули. Еще более странно, что окликнувшим оказался Литовец. Синяки на его лице не прошли, просто из синих и красных они стали изжелта-зелеными, от чего физиономия стала походить на бред культового режиссера, задумавшего снять фильм об инопланетянах.

— Мишок! — крикнул Ян. — Постой-ка.

Я обернулся. Он встал и направился ко мне. Я попытался угадать, что ему нужно. Вряд ли он сейчас затеет драку — да я бы и не стал с ним драться, друг ведь. Хоть он и считал, что это уже не так. Еще более сомнительно, что Ян сделает вид, будто того утреннего разговора в моей квартире не было. Так что в догадках относительно темы предстоящей беседы я потерялся.

— Ну что, Мишок, и ты попал под их пресс? — сказал Ян и широко улыбнулся. Его это обстоятельство, похоже, радовало. — Я же тебе говорил.

Я взглянул ему в глаза, и вдруг что-то щелкнуло в моей груди, голова высоко задралась, зубы стиснулись, и слова ответа с трудом продрались сквозь них:

— Но ведь я не ставил машину под окно, правда?

— Успел, значит, и ты отведать из общего котла, — добавил Литовец, правда, уже не так уверенно.

— А я эту мацу на всех уже десять лет кушаю, натурально, — буркнул я уже своим обычным тоном, развернулся и направился в закуток, где находился столик Макареца, оставив Яна стоять с видом лошади, у которой из-под носа сперли фураж.

Ничего. Кусочек жизненного опыта мне не повредит. Зато я понял, как злы и несправедливы могут быть даже твои друзья — люди, которых ты, по большому счету, считал лучшими из ныне живущих. Злы и несправедливы — особенно если они чего-то не понимают или не знают. И мне предстояло суметь простить их. И, пожалуй, я смогу это сделать. С обидными словами будет просто — на них можно не обращать внимания. Ну, вырвалось по злобе, с кем не бывает. Сложнее со словами несправедливыми — они ранят куда сильнее, и раны эти трудно заживают. Но и с этой проблемой мне предстоит справиться. Тем более что я сам спровоцировал ситуацию.

Конечно, можно было подойти сейчас к Яну, засунуть в рот сигарету и, ненавязчиво выпуская дым в провонявшуюся бензином атмосферу гаража, рассказать ему, в чем, собственно, дело. Тогда он вскочит на ноги, выхватит шашку и начнет ею махать, и мы вместе отправимся карать зло. Но я по-прежнему не хотел никого впутывать в это дело. Почему — сам не знаю.

И я пошел к Макарецу. Он хоть и сволочь, но в данный момент у меня к нему имелось дело. Нет, не разговор на тему «А тебе привет от Камены». Для такого разговора на небольшое, по сути, пространство гаража, было многовато свидетелей.

Я же в данный момент просто хотел отдать ему справку из больницы и поинтересоваться — что мне делать дальше. В смысле работы. Пока для ее осуществления не было машины, и меня, как такового, здесь тоже не было. Я был на больничном. А вот что дальше — вопрос. Он, кстати, относился и к Яну, тут мы с ним были почти в одинаковом положении. Но Литовец и сам о себе неплохо побеспокоится. Меня больше интересовал я, что, думаю, вполне объяснимо.

Макарец сидел и что-то рисовал в большом вахтенном журнале. Какие-то закорючки, долженствующие обозначать различные буквы алфавита. Наверное, они постепенно складывались в слова, утверждать не берусь. Макарец, по моему глубокому утверждению, был глуп, как пробка, а значит, зная буквы, мог и не уметь лепить из них слова.