Дмитрий Красько - Волк-одиночка

Совершенно деревянным шагом, — ведь я, собственно, был еще слишком слаб для безболезненного проведения времени таким образом: недосыпания, лежания на холодной земле и прочей чепухи подобного рода, — я прошел через двор, распахнул дверцу «Шевроле» и уселся за руль. Потом завел мотор и, идиот идиотом, уставился в ярко освещенные окна Розочкиного дома. Нет, вы только подумайте — я, Миша Мешковский, обалдуй, трепло, человек без царя в голове, влюбился. Такого со мной не случалось лет уже восемь — с тех пор, как в двадцатипятилетнем возрасте врезался в трамвай и полюбил вагоновожатую. Настолько, что пришлось жениться. Правда, меня хватило только на три месяца семейной жизни, после чего я непостижимым образом вычислил, что вагоновожатая моя супруга — стерва, и сбежал от нее. Через год мне поставили в паспорте штамп о разводе, и я зарекся влюбляться. Жил со многими, но чисто постельной жизнью. А вот эта ночь отбросила меня на десять лет назад, когда я еще не боялся предоставлять место в своем сердце какой-нибудь представительнице слабого пола. Справедливости ради стоит сказать, что Розочка особо и не спрашивала разрешения — она просто вошла в мою душу и осталась там. Вот уж воистину — жизнь порой такие виражи закладывает, что в глазах темнеет.

Взяв себя, наконец, в руки, я оторвал взгляд от ставших вдруг такими притягательными окон, и поехал в город. Проспект Космонавтов, семь. А охранник в здании молочного комбината сказал мне, что Камена живет где-то рядом с универмагом «Цветочный». Однако от «Цветочного» до седьмого дома были две троллейбусные остановки. Так что либо охранник наврал, либо у Камены и там проживала любовница. Что, в прочем, не исключено, если исходить из того, что наговорил о нем гуманоид. Ну, да Бог с ним, я все равно ехал к седьмому дому. Уж Розочка-то должна была назвать мне верный адрес. Не мог же он обмануть свою пассию. Разве что она по своей инициативе подсунула мне дезу, в чем я, впрочем, сильно сомневался.

Шесть часов. И, если уж быть точным, уже утро. Где я только не побывал за прошедшую ночь. Война — так война, я нанес противнику серьезный урон в живой силе и технике, подорвал его моральное и материальное состояние. Я вывел из игры гвардию Камены, но так и не сумел пока добраться до него самого, а ведь именно он был конечной целью задуманной мной кампании.

Но, катя по темным еще улицам, я, тем не менее, весело насвистывал. Потому что ехал именно за тем, чтобы поставить точку в деле отмщения Четырехглазого. Это выходило даже символично — то, что его тело задержали в морге на пять дней и что моя месть растянулась на такой же срок. Главное — все завершится в один день. Мне нравятся такие совпадения.

Улицы были пусты — даже по сравнению со вчерашним днем. Все-таки, выходные давали о себе знать именно таким вот безлюдьем по утрам, поскольку народ, утомленный трудовыми буднями, по воскресеньям без зазрения совести давил ухо, наверстывая упущенное. И правильно делал.

До дома номер семь я добрался без приключений, причем очень быстро. Вошел в чистый, солидный подъезд и вызвал лифт. Тот оказался не менее чистым и солидным. Это было несколько странно, поскольку не только вахтеров, но и вахты на входе я не обнаружил. Допускаю, что здесь жили разного рода тузы, бонзы и полубоги, но, с другой стороны, нынешнюю гопоту, если ей приспичит по большому, это не остановит — она зайдет в любой подъезд и наделает по большому. Оставалось предположить, что на этот наложено заклятье, на чем я и остановился.

Выйдя на седьмом этаже, я подошел к двери, на которой гордо красовались три единички, и нажал звонок. Сделал это без опаски, потому что дверь, обитая красивой черной кожей — натуральной! — была без глазка. Нет, обитатели этого подъезда определенно жили в коммунизме.

Ждать пришлось изрядное время, но я не в обиде — припереться в начале седьмого утра, в воскресенье, к незнакомым людям и верить, что тебя ждут гостеприимно распахнутые двери — это, по крайней мере, жлобство. Я трижды топил кнопку, прежде, чем заспанный женский голос из-за двери сварливо не поинтересовался:

— Кто?

— Откройте, милиция, — без зазрения совести соврал я.

— И чего вам надо? — от услышанного женский голос вовсе не стал мягче.

— Каминский Лев Самуэльевич здесь проживает?

— Ну, предположим.

— Вот его нам и надо.

— А его-то и нету! — мадам за дверью, очевидно, решила этой фразой закончить разговор, поскольку изнутри послышалось шарканье, весьма похожее на звук удаляющихся по линолеуму шлепанцев, но я вновь вдавил кнопку.

— Ну, что? — еще более недовольно поинтересовался голос через пару-тройку секунд.

— Дверь откройте, гражданка! — потребовал я.

— Ага, счас. У вас прав таких нет — врываться посреди ночи в дом.

— А мы и не врываемся, — возразил я. — У нас ордер на арест вашего мужа, и если вы не откроете дверь, то будете проходить, как соучастница, да еще и статью за укрывательство заработаете.

— Ладно.

Замок заскрежетал, и я вытащил из-за пояса пистолет. Ну ее на хрен, баба она, судя по нашей небольшой беседе, умная, в случае чего, и сковородкой по голове огреет, не постесняется — сразу, как только раскусит, что я к милиции примерно то же отношение имею, что и к балету. На морду я натянул тряпочку — ту самую, в которой был на молококомбинате. И с запоздалым удивлением подумал, что даже не вспомнил о ней на Твердокаменном. Вот уж действительно — судьба. Хотя… Я ж там борщом угощался. Так что тряпочку так или иначе пришлось бы снять.

Едва дверь приоткрылась, я просунул в образовавшийся проем ногу и продемонстрировал жене Камены пистолет. Та ошарашено вытаращила глаза и спорола совершенную глупость:

— Ты же сказал, что милиция.

— А я обманул, — признался я и, втолкнув ее в прихожую, добавил: — Не стой здесь. Прохладно.

— Чего надо? — спросила она, когда я протиснулся следом за ней в коридор и закрыл за собой дверь.

Я оглядел ее. Старовата, конечно, но еще ничего, держится. Впрочем, с бабками мужа это, наверное, не трудно. А то, что старовата — так это не ее вина. Когда Камена ее в жены брал, она, наверное, хоть куда была. Но годы, годы… И теперь стареющего магната потянуло на свеженину, а супруга осталась выполнять роль хранительницы очага и — отчасти — сварливой домработницы.

— Мужа твоего хотелось бы увидеть, я уже говорил, — сказал я.

— Удивил, — хмыкнула она. — Мне бы тоже хотелось его увидеть. Да он же, падла такая, вторую неделю дома не появляется. Шастает, небось, тварь, по своим потаскушкам, и даже не знает, что сын ногу сломал. Ну, погоди, появится — голову разобью.

— Что, правда дома не живет? — удивился я.

— Не живет, — кивнула она. — На работу пыталась дозвониться, так секретутка не соединяет — говорит, то совещание, то ушел куда-то, то еще что.