Андрей Воронин - Беспокойный

– Надо уходить, Василий Александрович, – бесцветным шелестящим голосом, вполне согласовавшимся с его неброской внешностью, произнес он. – Похоже, система безопасности трещит по швам.

– У меня сложилось такое же мнение, – кивнул Шебаршин. – Да, пойдемте, нам здесь делать нечего. Только…

– Да, конечно, – прошелестел референт, умевший, как всякий по-настоящему хороший, опытный секретарь, понимать начальство без слов. – Прошу вас. Он отодвинул портьеру, и Шебаршин, не оглядываясь, вышел из кабинета.

– Он давно на это напрашивался, – обходя стол с явным и недвусмысленным намерением последовать за генералом, сообщил полковник Черных и с ненавистью посмотрел на лежащее посреди кабинета тело Маковского. – А вы молодец! Кто бы мог подумать, такого кабана – голыми руками…

– Спасибо, – поблагодарил очкастый референт и, подняв ствол автомата, дал очередь от бедра. Доктор Смерть ударился лопатками о забрызганную кровью и мозгами стену и съехал по ней на пол, оставляя на дубовой панели широкую, влажно поблескивающую красную полосу. Его разбитые, забрызганные алым очки криво повисли на одной дужке; левый глаз вытек, а правый с немым упреком уставился на референта. – Боливар не вынесет двоих, – напоследок блеснул начитанностью тот и вслед за Шебаршиным нырнул под портьеру.

Покинув лифт на третьем уровне, референт задержался еще на секунду, чтобы, обернувшись, расстрелять пульт управления архаичным подъемником. Пули залязгали о металл, послышался характерный треск короткого замыкания, полетели искры, взвился пахнущий горелой изоляцией дымок, и в лифтовой шахте погас свет.

Стоявший поодаль, поджидая его, генерал-полковник Шебаршин изумленно приподнял правую бровь и пожевал губами, но не стал ничего говорить: в своей области его референт стоил трех академиков и, надо полагать, знал, что делает.

Коридор был узкий, с низким потолком и шел классическим фортификационным зигзагом. Пробегая мимо устья перпендикулярного прохода, Николай услышал доносящийся оттуда тяжелый топот множества ног. Ему подумалось, что было бы недурно устроить здесь засаду и встретить спешащее в пятый сектор подкрепление свинцовым душем Шарко, но патронов осталось маловато, а впереди басовито стучал ручной пулемет, и не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, в кого именно он стреляет. Подольский вспомнил план пятого сектора и отказался от сомнительной идеи дать охране бой прямо здесь, в коридоре. Этот самый пятый сектор представлял собой просто большое, открытое, простреливаемое вдоль и поперек пространство; укрыться там было негде, а отступить Комбат и Казаков могли разве что в семнадцатую штольню – то есть, попросту говоря, в мышеловку. Рация уже пролаяла сообщение о том, что вентиляционный канал, послуживший путем проникновения, завален взрывом и что противник блокирован в пятом секторе. С учетом подавляющего численного превосходства охраны и фортификационных премудростей театра военных действий ожидать чего-то иного было наивно и глупо. Те, о ком говорила рация, глупцами не были, а что до наивности… Что ж, наверное, человека, который в наше время жертвует собой ради спасения энного количества абсолютно незнакомых ему и, по большому счету, никчемных людей – бомжей, одиноких пьяниц и прочих люмпенов, по которым никто не заплачет, – можно назвать наивным. В другое время это называлось иначе – неважно, не в этом суть. Суть же, товарищи военнослужащие, заключается в том, что Борис Иванович Рублев – грамотный офицер и, планируя эту операцию, заранее предвидел именно такой финал – в числе прочих вариантов, разумеется, но предвидел. Что ж, возможно, его ожидает приятный сюрприз – только бы успеть добежать…

Он успел. За очередным поворотом обнаружился тупик, в котором виднелась приоткрытая железная дверь. Оттуда, не давая ей закрыться до конца, торчали чьи-то ноги в черных бриджах и высоких ботинках. Рядом с дверью располагалось пулеметное гнездо – нечто вроде узкой бетонной будки с амбразурами для стрельбы на все четыре стороны и входом, устроенным наподобие входа в раковину улитки или, скажем, пляжную кабинку для переодевания. Николай с ходу проскочил туда и расстрелял пулеметчика раньше, чем тот успел обернуться.

По амбразуре, заставив Подольского присесть, хлестнула меткая очередь.

– Вот и делай людям добро, – проворчал он, вынимая из амбразуры пулемет.

К его удивлению, это оказался МГ-42 – стяжавшее грозную славу на фронтах Второй мировой оружие вермахта.

– О, майн либер готт! – одобрительно воскликнул Подольский. – Гут, матка! Млеко, яйки? Гитлер капут!

Лента была на исходе, и он вставил новую, вынув ее из стоявшего здесь же плоского цинка с орлом и свастикой на крышке. Кевларовый шлем убитого пулеметчика был почти как две капли воды похож на немецкую каску, а черный комбинезон воскрешал в памяти униформу танкистов из дивизии СС «Мертвая голова». Что ж, на то и существует закон сохранения энергии, чтобы некоторые вещи – в том числе, увы, и такая вот дрянь, – исчезнув, казалось бы, навсегда, возрождались снова и снова…

Из коридора послышался топот и лязг оружия. Подольский выставил в амбразуру горячий ствол в толстом дырчатом кожухе и приник щекой к гладкому дереву приклада. Из-за поворота показался первый охранник, к нему сейчас же присоединились остальные и плотной темной массой поперли вперед, на подмогу своим коллегам, которых за спиной у Николая, судя по доносившимся оттуда звукам, добивали «отцы-командиры».

Позиция была идеальная, дистанция – почти нулевая. Ждать было нечего.

– Ахтунг… фойер! – скомандовал сам себе выросший на военных фильмах сержант запаса Подольский и открыл огонь.

Когда все кончилось и дым рассеялся, он увидел заваленный трупами коридор, подождал немного и, убедившись, что продолжения не последует, повторил:

– Гут, матка. Гитлер капут!

Отставив горячий МГ к стене, он осторожно выглянул в амбразуру, которая выходила в главный коридор пятого сектора. Оттуда тянуло едкой вонью слезоточивого газа и пороховой гарью. Над разбросанными в беспорядке телами в черных комбинезонах плавал слоистый дым. Смотреть было больно – слезогонка, хоть и основательно рассосалась, все еще оправдывала свое название, – но сквозь зыбкую пелену застилающих глаза слез Николай разглядел две сгорбленные фигуры, которые стремительными перебежками двигались сквозь дым прямо на него.

Зрелище было одновременно забавное и жутковатое, и все по одной и той же причине: он точно знал, кто приближается к нему сквозь пелену дыма и слезоточивого газа, а они не имели понятия, кто поджидает их в пулеметном гнезде. С одной стороны, это напоминало веселый розыгрыш: здрасьте, вот он я! Что, не ждали? А с другой, кончиться этот розыгрыш мог отнюдь не весело…