Андрей Воронин - Беспокойный

На глазах у полковника бывший испытуемый Б5/18-1453 крепко хлопнул одетого в черный комбинезон долговязого типа (видимо, это был третий член компании, о котором упоминал Бородин, – Подольский) по спине, и все трое засмеялись. Это – то, что они смеялись, – было хуже всего. Полковник Маковский просунул сквозь решетку руку с «парабеллумом», тщательно прицелился, задержал дыхание и плавно потянул спусковой крючок. Выстрел прозвучал в огромном пространстве главного коридора буднично, как треск сломавшейся сухой ветки. Казаков пошатнулся; Подольский подхватил его в падении, а усатый здоровяк в камуфляже – Борис Рублев, кажется, – резко обернулся и от бедра, не целясь, дал очередь. Реакция у него оказалась будь здоров, да и глазомер завидный: пули с лязгом забарабанили по прутьям решетки, высекая из них снопы бледных искр, от каменных плит портала полетели осколки и пыль. Маковский отпрянул в темноту, понимая, что уцелел только чудом, а когда снова осторожно выглянул из укрытия, в коридоре уже никого не было.

Тогда он побрел к лифту. Эти трое, похоже, рассчитывали уйти отсюда живыми. Следовательно, каким-то временем на то, чтобы кружным путем добраться до десятого ангара и обезвредить заложенное там взрывное устройство, он еще располагал. Только бы хватило сил, подумал он, дергая рычаг антикварного устройства, служившего эквивалентом кнопки для вызова лифта.

Внутри облезлой жестяной коробки знакомо клацнули контакты, но ожидаемого продолжения не последовало. Уже понимая, что происходит, но не желая в это верить, полковник вернул рычаг в исходное положение и снова дернул – все с тем же результатом.

– Сучий референт, – прохрипел он и побрел назад, к своему кабинету.

Рация его, мягко говоря, разочаровала. На его отчаянные вызовы откликнулись всего три голоса; все трое сказались ранеными и умоляли прислать врача или хотя бы санитара. На трижды повторенный железным голосом приказ любой ценой добраться до десятого ангара и обезвредить взрывное устройство эти плаксивые ублюдки никак не отреагировали, продолжая взывать к доброму доктору Айболиту. Полковник разбил рацию о стену, посмотрел, как осколки пластика сыплются на то, что осталось от головы доктора Смерть, и снял трубку внутреннего телефона.

Ни один из постов не отвечал. «Райком закрыт, все ушли на фронт», – пробормотал Маковский, понимая, что все не просто ушли на фронт, но и сложили там свои не шибко удалые головы. Он набрал номер лаборатории и, вдоволь наслушавшись длинных гудков, уже собирался дать отбой, когда ему ответили.

Трубку снял ассистент Черных, подполковник Сидоркин. Он не говорил, а визжал; из его визга Маковский понял, что лабораторный сектор подвергся нападению, заблокирован и что оставшийся в нем персонал нуждается в срочной, незамедлительной эвакуации. «Ничего, это скоро пройдет», – сказал ему Маковский и повесил трубку. Телефон сразу же зазвонил; полковник снял трубку, убедился, что это опять Сидоркин, аккуратно положил трубку на рычаг и выстрелил в аппарат из «парабеллума». Ему немедленно пришло в голову, что он поторопился с красивым жестом: для начала, наверное, надо было позвонить телефонисту и попробовать связаться с «Бухтой». А с другой стороны, чем в такой ситуации поможет флотское начальство? Суета сует, все суета…

Он медленно, как глубокий старик, опустился в кресло и прислонился затылком к резным завитушкам готической спинки. Вставив в рот тонкий ствол «парабеллума», он вдруг усмехнулся: ему вспомнилось, что так уже было. Прежний начальник режима «Лагуны» не отличался любознательностью, и до прихода Маковского на объект многие помещения и даже секторы бункера представляли собой терра инкогнита – неизведанные, никем не исследованные, девственные земли. Стальную дверь в дальнем конце шестого ангара пришлось вскрывать при помощи автогена; полковник ожидал обнаружить за ней стеллажи с патронными ящиками или склад слежавшегося, заплесневелого солдатского обмундирования, а вместо этого обнаружил роскошные, хотя и сильно потраченные временем, апартаменты самого первого из своих предшественников. Мумифицированный, побитый плесенью и грибком бригаденфюрер в истлевшей парадной форме и при всех регалиях сидел вот в этом самом кресле, и этот самый «парабеллум» лежал на полу рядом с отвалившейся кистью его правой руки. Судя по пулевому отверстию в нёбе и развороченной макушке, Ризенхофф выстрелил себе в рот – не слишком красиво, но зато наверняка… «Дотошный народ – немцы, – подумал полковник, ощущая на языке кислый вкус железа и вдыхая запахи порохового дыма и горелой оружейной смазки. – За что ни возьмутся, все доводят, что называется, до щелчка. Правда, на войне им это сильно мешало – никогда не могли вовремя остановиться. Но это уже в прошлом. Спасибо, нашлись добрые люди, научили: не знаешь меры – не начинай, а то хуже будет… Но в остальном, как ни крути, прямо-таки эталонная нация – ни убавить, ни прибавить. Так кто я такой, чтобы с ними спорить?»

Он стиснул зубами ствол, зажмурился и спустил курок.

Обогнав третьего по счету испытуемого, тупо бредущего по коридору в сторону причала, генерал-полковник Шебаршин наконец соизволил обратить внимание на это нетривиальное явление.

Он так и сказал:

– А ведь это нетривиально! Интересно, что они все тут делают?

– Боюсь, они сами этого не знают, – откликнулся референт. Теперь голос у него был не шелестящий, вкрадчивый, а отрывистый и твердый. Он бесшумно скользил рядом с генералом, как-то незаметно обнаруживаясь то впереди, то за спиной, то справа или слева, – хищно сгорбленный, с автоматом на изготовку, незнакомый и немножечко страшный. А если хорошо подумать, так, пожалуй, и не немножечко… – Здесь все разваливается, Василий Александрович. Можно сказать, уже развалилось… Вы не могли бы немного ускорить шаг?

– Я и бегом умею, – сообщил Шебаршин.

– Бегом не надо. Но – поторопимся.

Генерал послушно ускорил шаг, окончательно отдавшись на волю этого субъекта, которого до сих пор воспринимал как прислугу, стараясь не задумываться о том, кто он такой на самом деле. Думать об этом не хотелось, потому что это был не только грамотный, безотказный и незаметный секретарь и такой же грамотный, профессиональный и незаметный телохранитель, но и надзиратель – прочный поводок, способный в любой момент превратиться в удавку. Как всякий интеллектуал, Василий Александрович Шебаршин превыше всего на свете ценил свободу – так ему, по крайней мере, представлялось до сегодняшнего дня. А теперь вдруг оказалось, что идти на коротком поводке не так уж и плохо. Ошейник, конечно, жмет и натирает шею, зато тот, кто держит в руке поводок, знает, куда идти, и, если что, не даст в обиду…