Владимир Михановский - По острию ножа

Снег был вездесущ. Он набивался в обувь, щекотал ноздри, даже каким-то образом оказывался за воротом.

Каждое движение карабкающегося в гору лейтенанта поднимало облачко невесомой и почти прозрачной снежной пыли, которая не спешила садиться.

Надоевший «калашников» казался непосильной обузой. Полотенце, превратившееся в набухшую от влаги белую тряпку, все время сползало, автомат приходилось снова и снова обертывать.

Ну ничего, скоро виток спирали выведет его в тыл, вне зоны видимости снайпера, там можно будет перевести дух и отбросить опасения. Там уж он отыграется за все свои добровольные мучения!..

Крутизна подъема внезапно резко увеличилась: это был небольшой, почти вертикальный участок, который снизу трудно было заметить. К счастью, на склоне торчало несколько голых кустов, которые могли помочь подъему.

Лейтенант немного передохнул, собрался с духом и двинулся на штурм неожиданного препятствия.

Каждый сантиметр давался с муками, но он упорно продвигался наверх. Перехватывал скользящие ветки, на которых образовалась наледь, чуток отдыхал, затем выдалбливал носком очередную ступеньку в снегу, после чего подтягивался.

Наконец крутая полоса закончилась, он с облегчением перевалился на более пологий склон и, уронив голову на снег, несколько минут отдыхал, закрыв глаза: их начало ломить от неистовой снежной белизны.

Отдохнув, открыл глаза. Автомат валялся рядом, а вот полотенце, белое полотенце? Его не было.

Лейтенант посмотрел вниз… и чуть не заплакал от досады. Подарок от мамы зацепился за колючки при подъеме и остался внизу…

Поразмыслив, он решил подниматься дальше без злополучного полотенца. Спускаться за ним не было сил, а до желанного поворота уже рукой подать — осталось всего ничего.

Между тем низкое зимнее солнце начало приметно склоняться к горизонту. Тени от редкого кустарника и деревьев, полузасыпанных снегом, удлинялись.

Лейтенант сильнее вдавливался в наст, опасаясь, чтобы его ненароком не выдала собственная тень. Только автомат он держал повыше, над настом, пуще всего опасаясь, что в ствол может ненароком попасть снег.

Роксолана слегка прибалдела от неожиданности: действительно, там, внизу, по склону горы, медленно, толчками перемещался… автомат Калашникова. Двигался он, правда, не в ее сторону, а куда-то вбок, за гору.

Ступор, однако, длился недолго. Внимательно приглядевшись — зрение у бывшей биатлонистки было отменное, как и положено снайперу, — она быстро убедилась, что это не взбесившееся оружие, которое вдруг приобрело самостоятельность, и никто не тянет, не дергает его за веревочку, находясь в отдалении. Оружие придерживает человек, почти невидимый на белом фоне. Причем ползет он довольно умело, видно, что с горами знаком не понаслышке.

Сообразить, что он пытается заползти ей в тыл, было несложно. Еще немного, и она бы проворонила его.

Теперь, однако, человек был в ее руках. И прежде, чем прикончить, можно поиграть с ним, как кошка с мышкой. Она переместила положение дула, тщательно прицелилась и нажала курок — плавным, почти интимным движением.

Перед ползущим вздыбился белый фонтанчик снега. Человек застыл от неожиданности на несколько мгновений, затем пополз еще быстрее, инстинктивно пытаясь обогнуть опасное место.

Тогда она короткой очередью прочертила перед ним дугу. Человек снова застыл, но затем решительно пополз вперед. Видно, был он нетрусливого десятка.

Надо его кончать. А то, чего доброго, упустишь за склон… Снайперша прикинула на глазок расстояние до него. Ничего, минут с десяток у нее еще есть.

А что, если…

В памяти Роксоланы всплыло далекое лето. Маленький зеленый Ирпень под Киевом, тихое благословенное местечко, утопающее в садах. Туда отец ездил летом на рыбалку, иногда брал маленькую дочку с собой. Это были для девчонки самые счастливые часы.

Отец не признавал никаких новомодных снарядов для рыбной ловли, типа спиннинга, искусственной самодвижущейся приманки и так далее. А может, не то чтобы не признавал — просто не мог приобрести их по бедности, жили они небогато.

Так или иначе, отец ловил по старинке — удочкой, а на крючок насаживал весело извивающегося червячка. Вот этот червячок и запомнился Роксоланке больше всего. Розовый, в крохотных налипших на него комочках земли. А то, что червячок веселый, это она сама придумала.

— Папа, а чему он радуется? — спросила она как-то, когда они, спустившись к реке, расположились на берегу, и отец приступил к обычному ритуалу, который предшествовал забрасыванию удочки.

— Кто? — не понял отец.

— Червячок.

— Почему ты решила, что он радуется?

— А посмотри, как он извивается.

— Ах, ну да… Радуется, что сейчас купаться будет. Видишь, какой он грязный?

— Потому что в земле жил.

— А теперь в чистую воду попадет.

— Папа, а червяку не больно?

— С чего ты взяла?

— Не знаю.

— Нет, не больно.

— Откуда ты знаешь?

— У червячка нет нервной системы, — пояснил отец, продолжая внимательно наблюдать за неподвижным поплавком.

Непонятно почему, но Роксоланка испытала легкое разочарование: она бы предпочла, чтобы червячку было больно.

Покойный отец свой метод ловли называл: на живца. НА ЖИВЦА! Вот это и врезалось навсегда в память.

И сейчас, наблюдая из своего укрытия сверху за немного нелепой фигурой, медленно ползшей со своим жалким «калашниковым» вверх и вбок по горному склону, она придумала способ, как можно сразу и без особых хлопот в несколько раз увеличить свой гонорар за удачно проведенную операцию.

На живца!

Для того, чтобы выполнить задуманное, требовалась ювелирная работа. Впрочем, Роксолане к ней не привыкать. Она спокойно навела ствол, тщательнее обычного прицелилась. Очень хотелось пальнуть, как обычно, чтобы объект задергался, завыл от боли, и затем свалился замертво.

Но ничего, то, что она придумала, даже интереснее. Если получится все, как задумано, она расскажет девочкам. Ей не жалко, пусть пользуются. Надо распространять передовой опыт.

Ну, держись, червяк!

Перекрестье прицела послушно скользило по ползущей фигуре. Спокойно, спокойно, как когда-то на тренировке по стрельбе, только тренера рядом нет.

Давай-ка, мой хороший, для начала правую ручку тебе тронем. С автоматиком…

Лейтенант вздрогнул и выронил «калашникова». Пуля перебила правую кисть. Снег окрасился кровью. Боль пронизала руку. Он попытался ползти дальше, опираясь на левую руку. Автомат прихватил зубами за ремень. За ним протянулся кровавый прерывистый след. Прополз метра три-четыре, и вторая пуля впилась в левую кисть.

Он со стоном рухнул лицом в снег.