Андрей Воронин - Группа крови

– Курить здесь можно? – спросил он у водителя.

– А ты неграмотный? – неприветливо ответил тот, имея в виду стандартную табличку с надписью:

«Не курить!», привинченную шурупами к крышке бардачка.

– Грамотный, – сказал Абзац, – но недоверчивый. В газетах тоже много чего пишут. Я уж не говорю о том, что пишут на заборах…

Водитель фыркнул и выдвинул пепельницу. Абзац предложил ему сигарету, и оба с удовольствием задымили, достигнув относительного взаимопонимания.

– Зачем тебе в эти Ежики? – спросил водитель. – Или это секрет?

– Да какой там секрет, – пожал плечами Абзац. – Съезжу, пристрелю пару человек, и домой.

Водитель дипломатично засмеялся, желая показать, что по достоинству оценил мрачноватый юмор пассажира. Абзац усмехнулся: он и сам не знал, какая доля правды содержалась в его шутке. Револьвер Паука оттягивал карман. Паук сам настоял на том, чтобы Абзац взял с собой оружие. «А он у тебя не фальшивый?» – спросил у него Шкабров, запихивая револьвер в карман куртки. «Игрушечный, – пошутил Паук. – Стреляет горохом и жеваной бумагой…»

Когда машина свернула на Новорязанское шоссе, снегопад, казалось, усилился, превратившись в настоящую метель. Мокрый снег лип к ветровому стеклу, «дворники» с надоедливым скрипом мотались взад-вперед, разгребая его в стороны, в свете фар мельтешили крупные тяжелые хлопья. Абзац и водитель перебросились парой фраз по поводу собачьей погоды и замолчали: разговор не клеился.

За Рязанью они едва не заблудились в метели, пропустив поворот, и блуждали бы, наверное, до утра, если бы не встретились с дорожным патрулем, подстерегавшим нарушителей. Общительный старший лейтенант подробно растолковал им дорогу и даже пожелал счастливого пути.

– Надо же, – сказал Абзац, когда огни милицейской машины скрылись за пеленой косо летящего снега, – мент, а тоже человек.

– Все мы человеки, – угрюмо ответил водитель, – только одни вкалывают, а другие с них тем временем на ходу штаны снимают.., чтобы, значит, вкалывать легче было.

Когда на обочине справа от дороги возник залепленный снегом дорожный знак, установленный на границе населенного пункта со смешным названием Ежики, Абзац велел водителю остановиться.

– Дальше я сам, – сказал он. – А ты, папаша, разворачивай свою колымагу и дуй домой.

Его так и подмывало сказать таксисту, чтобы он не совался с заработанными долларами в обменный пункт, но Абзац сдержался. Таксисты – народ тертый, чуть что, хватаются за монтировку. Вон он какой – кряжистый, как медведь. Чтобы отбить у него охоту драться, его придется двинуть очень основательно. А за что, спрашивается? Пусть себе едет, а с долларами как-нибудь разберется – ему, надо полагать, не впервой…

Скользя ногами по спрятанной под снегом траве, он двинулся вдоль улицы. Деревня уже спала. Неожиданно выяснилось, что искать ненастной зимней ночью определенный номер дома на неосвещенной деревенской улице – занятие почти безнадежное.

Облепленные мокрым снегом дома и заборы выступали из крутящейся снежной мглы неясными темными силуэтами, и было невозможно определить, какая сторона улицы четная, а какая нечетная. Абзацу захотелось завыть. Он даже задрал голову, словно и впрямь намереваясь испустить тоскливый волчий вой, и тут в глаза ему бросилась мигающая красная точка, неподвижно висевшая в черном небе. Самолет? Какой, к черту, может быть самолет в такую погоду и на такой высоте… Абзац проморгался, протер глаза. Подмигивающий красный глазок по-прежнему горел высоко над головой.

Вышка, вспомнил он. Вот же оно что – вышка!

О ней говорил Коровин. Только что же это за вышка такая? Ведь на глаз в ней метров тридцать получается, а то и все сорок…

Абзац был снайпером и привык доверять своему глазомеру, но здравый смысл протестовал против полученных результатов, и, чтобы не отвлекаться, Шкабров решил считать непомерную высоту вышки обманом зрения. «Мне бы сейчас глоточек шотландского, – с тоской подумал он, беря курс на мигающий в вышине красный огонь. – Плевать бы я тогда хотел и на погоду, и на обманы зрения…»

Потом ему вдруг стало интересно, как там дядя Федя. Наверное, уже дома, подумал он. Сидит за бутылкой, в тепле и уюте, и слушает россказни Баламута. Возвращаться туда, конечно же, нельзя.

За домом наверняка следят, да и эти двое алкашей, Баламут и дядя Федя, наверняка к концу второй бутылки уговорят друг друга, что он – опасный маньяк, садист и людоед, которому самое место за решеткой.

Летевший в лицо снег вдруг начал редеть. Ветер стих, словно по волшебству. Сырые хлопья еще немного покружились в воздухе и исчезли окончательно. Деревенская улица превратилась в два ряда черных заборов, четко выделявшихся на фоне смутно белевшего снега. Абзац кое-как стряхнул налипшие сугробы, собрал ладонью с лица талую воду, утерся сухой подкладкой куртки и двинулся дальше, по-прежнему держа курс на подмигивающую красную звездочку, которая висела, казалось, прямо у него над головой.

Дорога свернула. В сплошной стене черных заборов справа от Абзаца возник широкий разрыв. В глубине заснеженного пространства Шкабров разглядел темный гриб приземистой избы. Даже в темноте было хорошо видно, что крыша этого строения наполовину разобрана – припорошенные снегом черные стропила четко, как на гравюре, выделялись на белом фоне. По обширному двору были в беспорядке разбросаны какие-то темные массы. Глаза окончательно привыкли к темноте, и Абзац начал смутно различать торчащий из-под снега мертвый бурьян, какие-то сложные заснеженные формы, похожие на остовы машин, и угрюмые темные стены, врезанные в крутой склон холма. Красный огонь горел теперь почти над головой, но, чтобы разглядеть его, нужно было сильно откинуться назад и смотреть вверх почти отвесно. Приглядевшись, Абзац рассмотрел основание чудовищной металлической треноги, на вершине которой подмигивал тревожный красный фонарь. Впечатление было такое, будто Шкабров ненароком забрел на заброшенный военный объект. А может быть, и не на заброшенный. Не хватало разве что колючей проволоки, пулеметных вышек и табличек с грозным предостережением: «Стой! Стреляю без предупреждения!»

– Кой черт занес меня на эти галеры? – пробормотал Абзац, перефразируя бессмертную фразу Мольера.

Он двинулся к избе, ступая по ровному слою свежего снега и чувствуя себя примерно так же, как должен, наверное, чувствовать себя таракан, движущийся по праздничной скатерти. В голову невольно лезли мысли о том, что на этом белом фоне он – завидная мишень. А уж если у часового есть винтовка с ночным прицелом…

"Стоп, – оборвал он себя. – Какие винтовки, какие прицелы? Какие, черт подери, часовые?! Откуда?