Александр Звягинцев - Сармат. Смерть поправший

От этих слов отца Савелов проснулся. Он не сразу сообразил, что находится в каюте корабля, увозящего его к чужим берегам. А когда сообразил и вспомнил все события вчерашнего дня, то застонал от подкатившей к сердцу невыносимой тоски. «Обратной дороги нет для тебя отныне, Савелов! — с предельной ясностью понял он. — Нет, хоть ты волком вой».

Происшедшее этой ночью между ним и очаровательной рыжей немочкой вызвало у него злость и на самого себя, и на нее.

Урсула, неожиданно появившаяся из душевой комнаты, застала его врасплох. Не стесняясь своей вызывающей наготы, она обвила влажными после душа руками его шею и ласковой кошкой потерлась щекой о его небритую щеку.

— Гутен таг, герр Зильбербард! — шутливо промурлыкала она — Вам кофе в постель, мой господин, или сначала примете душ?

— Что, уже день? — холодно отстранился он и, взглянув на часы, потянулся к стоящему на тумбочке радиоприемнику. — Послушаем по «Маяку» новости из Москвы, фрау.

Накинув на себя халатик, обиженная исходящим от него холодом Урсула ушла в другую комнату готовить кофе и бутерброды из консервированной ветчины. В двери она повернулась и смущенно сообщила:

— Учти, мой господин, киндер Зишка проспит еще целый час.

— Опять снотворное?

— Пришлось, — кивнула она. — По утрам уборщики убирают каюты.

Диктор между тем бесстрастно перечислил все основные новости из далекой, оставшейся за морем, заснеженной Москвы, но новостей, которых ждал и боялся Савелов, он не услышал. Не было их и в сообщениях корреспондентов из других стран.

«Слава богу! — с облегчением подумал он, и сразу улетучилась злость на Урсулу. — Коли не гремит скандал на всю вселенную, значит, корабли прошли через Босфор и Дарданеллы. Значит, не все еще потеряно... К тому же, рыженький агент Толмачева — экстра-класс: что ноги, что грудь, что все прочее», — невольно залюбовался он Урсулой, вошедшей с подносом в руках.

— Битте, герр Зильбербард, — перехватив его жадный взгляд, вспыхнула и инстинктивно запахнула халатик Урсула. Потом она протянула ему поднос с кофе и бутербродами. — Кушай — тебе понадобится еще очень много сил, чтобы...

— Чтобы любить тебя? — засмеялся он. — Да-а, чтобы любить тебя каждую ночь, действительно, милая фрау, надо много сил.

Она покраснела и улыбнулась беззащитной улыбкой:

— Не смейся, пожалуйста, надо мной, Вадим. Я очень долго не была с мужчиной. Ни с одним, понимаешь, после Пауля.

— Прости за пошлость, — смутился он. — Я не хотел тебя обидеть.

— Хотел, — покачала она головой. — Теперь, когда опасность позади, ты, вероятно, ломаешь голову, как избавиться от нас с Зигфридом?

— Зачем мне избавляться от вас?

— Кто мы тебе — чужие. А силы тебе и мне понадобятся, чтобы из огня не угодить бы в полымя.

— О чем ты?

— Мы казенные люди, Вадим, давай назовем вещи своими именами... Ты, конечно, понимаешь, что нашу добропорядочную немецкую семью «контора глубокого бурения» образовала еще и для того, чтобы ты всегда был у нее как на ладони.

— Таковы правила игры...

— После сегодняшней ночи я не хочу быть просто твоей тенью... Тенью на долгие годы...

— Ты уверена, что на долгие годы?

— Так мне сказали...

— Кто, конкретно?

— Лично генерал Толмачев.

«Если так, значит, судьба ревнивого мавра подполковнику Савелову в ближайшем будущем не планируется, — мелькнуло у него, и сразу будто гора с плеч свалилась. — Зря я на Толмачева грешил. Зря!» — подумал Савелов, коря себя за излишнюю подозрительность.

— Вадим, — после долгой паузы подняла она на него глаза. — Скажи правду — ты женат?

— Разбежались неделю тому. Ей не нужна Германия, а я, признаться, никогда не был ей нужен.

— Она красивая?

— Не помню. Еще есть вопросы?

— У матросов нет вопросов! — засмеялась она и, запустив в него подушкой, закрутила колесо настройки радиоприемника. — Хочу музыки! Хочу танцевать, герр Зильбербард!

Сквозь треск и хрипы эфира ей наконец удалось поймать мелодию из «Шербурских зонтиков». Но едва она закружилась по каюте в плавном, не имеющем названия танце, как эфир опять наполнился треском и прозрачную мелодию «Шербурских зонтиков» вытеснил информационный выпуск какой-то русскоязычной радиостанции.

«...сегодня ночью в Москве на семьдесят восьмом году жизни скоропостижно скончался от обширного инфаркта миокарда выдающийся советский ученый, философ-марксист, лауреат Ленинской и двух Государственных премий, Герой Социалистического Труда, академик Академии наук СССР Савелов...» — и опять эфир заполнил сплошной треск, через который голос диктора прорывался лишь на несколько секунд и опять тонул в сплошном треске: «...внесший большой вклад в развитие теории и практики марксистско-ленинской науки. ...жизнь академика Савелова была отдана Коммунистической партии и советскому народу. ...ЦК КПСС и советское правительство выражают глубокое соболезнование родным и близким покойного. ...некролог подписали руководители партии и правительства».

— О боже! — вырвалось из стиснутых зубов Савелова.

— Что с тобой? — увидев его лицо, вскрикнула Урсула. — Тебе плохо, Вадим?

— Оставь меня! — простонал он и скрылся в душевой комнате.

Полоснувшую, будто ножом, боль в груди Савелову не помог заглушить даже ледяной душ. Заглянувшая через несколько минут в душевую Урсула увидела его спину, содрогающуюся от рыданий. Она испуганно прильнула к ней губами и осталась стоять вместе с ним под ледяными струями. А когда он понемногу успокоился, она набралась храбрости и спросила:

— Прости, я не все разобрала. Кто он тебе, тот академик?

Савелов рывком прижал ее к груди, будто хотел заслонить собой от кого-то или от чего-то очень страшного.

— Отец, — прошептал он. — Десять дней назад он сказал мне, что по помойке, именуемой жизнью, каждый из нас, смертных, бредет в одиночку. Мой умный, мой нелепый старикан, понимаешь, он и ушел от меня — в одиночку. Только я один виноват в его уходе...

— Не вини себя, Вадим.

— Виноват... Понимаешь, вчера они упустили нас на дороге в Москву. Сегодня ночью пришли к нему за нами, на улицу Грановского. Матерились, хамили... Во время обыска все перевернули в доме...

— У него были проблемы с сердцем?

— Проблемы были с душой. Что поделаешь — тектонические сдвиги истории... Сердце моего мудрого отца разорвалось от страха за меня.

— Мужайся, Вадим. К сожалению, мы ничего не можем изменить...

В дверь громко постучали, и в коридоре кто-то громко объявил:

— На горизонте — Варна. Трэба сдаты каюты, громодяны.

Через час, под пронзительные крики чаек паром огромным утюгом устало вполз в затянутую голубой дымкой бухту Варны. Над ней нависал золотой подковой расцвеченный буйными красками южной осени древний город.