Александр Звягинцев - Сармат. Смерть поправший

С высоты звонницы открывается ему бескрайний простор: зацветающая степь, утонувшая в вишенном и грушевом цветении станица и широкая излучина паводкового Дона-батюшки, сливающегося у горизонта с голубым небом. От этой земной красоты зашлось пацанье сердечко, а одноногий пономарь в выцветшей солдатской гимнастерке сует ему концы веревок от двух малых колоколов:

— Ишь, рот раззявил! — шамкает он беззубыми устами. — Накось, накось, малец, пособи маненько на подголосках...

— Боммм... Биммм... Баммм... Боммм... — торжественно гудит большой колокол.

— Биммм... Боммм... Биммм... — вторит ему средний.

— Траммм... Тарараммм... Тииимм... Тиммм... Траммм... Таммм... — послушные пацаненку, заливаются малые колокола.

В перерыве пономарь вытирает с морщинистого лица и клочковатой бороды пот и, постукивая деревяшкой ноги, растягивает в довольной улыбке губы.

— Уши у тебя слухастые, паря. Быть тебе первым станишным гармонистом, али в городе пальцами в роялю тыкать, — шамкает он...

— Боже мой, я все вспомнил!.. Все... Боже мой, все... Эх, дед Тереха, жаль только, что не сбылось твое предсказание!.. Не сбылось!.. Не сбылось!.. — глядя на золотые купола, сверкающие нестерпимым блеском под жаркими лучами южного солнца, со звериной тоской прошептал Сарматов.

Он троекратно перекрестился на невесть как оказавшуюся здесь, на берегу Южно-Китайского моря, православную церковь и, еще раз в пояс поклонившись ей, быстрым и решительным шагом направился в сторону набережной.

— Я все вспомнил, сенсей, — радостно сообщил он подошедшему Осире.

— О-о-о! — воскликнул тот. — Я очень рад за тебя, Джон!

— Я не Джон, сенсей, — решительно рубанул рукой воздух Сарматов. — Казак я! Русский я!.. Русский!!!