Сергей Зверев - Жиган: жестокость и воля

— Как знаешь, Василий. А то, может, вместе до подъезда дойдем, — сказал невысокий широкоплечий крепыш, пожимая Трубачеву руку.

— Спасибо, Семен, тут до моего дома уже рукой подать.

— Будь здоров.

Провожатый Трубачева свернул налево, в переулок. А Василий, медленно переставляя костыли, двинулся по улице прямо. Вечернее солнце скрылось за горизонтом, оставив золотиться только верхушки садовых деревьев.

Василию нравилось жить здесь, в частном секторе, среди зелени огородов и невысоких домов с крышами из шифера и кровельного железа. Все это напоминало ему о деревне, где он родился и вырос. Машины здесь ездили редко, и дети могли спокойно возиться в песочницах возле заборов.

Сейчас, в десятом часу вечера, на не-

широкой зеленой улице было тихо. Соседи, обычно сидевшие на скамеечках у домов, балагурившие и щелкавшие семечки, уже разошлись.

Кое-где через распахнутые окна, полуприкрытые низко свисавшими ветвям плодовых деревьев, виднелись светящиеся экраны телевизоров.

Василий не торопился, старался подо льше насладиться напоенным ароматами летнего сада воздухом. В последнее время такая возможность выдавалась у него редко. Приходилось по большей части сидеть в своем закопченном подвале и возиться с документами. По вечерам кто-нибудь из ребят провожал Василия домой, оберегая его от нежелательных встреч.

После пожара в подвале Трубачев получил еще одно предупреждение. Сегодня ближе к вечеру кто-то подкинул в подвал письмо, в которое был завернут камень. Пока парни, работавшие рядом с Василием, спохватились и выскочили наверх, двор уже опустел.

Письмо, написанное от руки, содержало грязную брань и заканчивалось словами: «Вали отсюда, да побыстрей, а то хуже будет. Это наше последнее предупреждение». Прочитав текст на измятой бумажке, Трубачев сжег письмо в пепельнице.

Он уже подходил к дому, когда за его спиной раздался визг колес и шум двигателя. Оглянувшись, Трубачев успел увидеть только стремительно надвигающийся силуэт легкового автомобиля. Машина направлялась прямо на Василия.

Глухой удар бампером о человеческое тело и стук деревянных костылей по капоту прозвучали почти одновременно. Удар был так силен, что позвоночник сломался, как хрупкая тростинка.

Тело Василия почти переломилось пополам. Его швырнуло вверх, перекинуло через лобовое стекло и крышу автомобиля, мчавшегося с выключенными фарами. На ближайшем же перекрестке машина резко свернула вправо и с визгом умчалась.

Василий умер не сразу. Когда на шум из соседних дворов выбежали люди, он лежал на земле, неестественно перегнувшись в пояснице, и силился что-то сказать, шевеля разбитыми в кровь губами. Сломанные костыли разбросало в разные стороны.

Склонившиеся над инвалидом соседи смогли услышать только неясное сипение, вырвавшееся из его горла. Потом кровь на губах стала пузыриться, он несколько раз сильно дернулся и затих.

То, что не смогли сделать афганские «духи», завершилось для Василия Трубачева на родной земле.

Никто не видел автомобиля, сбившего председателя афганского фонда. Только по шуму мотора некоторые догадались, что это была легковушка. Естественно, ее марка и номер тоже остались неизвестными.

Врачам «Скорой помощи», прибывшим на место происшествия спустя сорок минут, оставалось только констатировать смерть и сообщить об этом в милицию.

Константин узнал о происшествии с его другом лишь вечером следующего дня. Сделав еще кое-какие дела в Москве, он вернулся домой, и здесь его настигла страшная весть.

Вначале он отказывался ей верить. Потом, когда наконец осознал, что произошло, его охватила невообразимая тоска. Что-то подобное он уже испытал после смерти матери.

Лишь в тот момент, когда теряешь близкого человека, понимаешь, какое большое место он занимал в твоем сердце.

Василий Трубачев не был его братом по крови, но стал им по духу. Теперь, после его смерти, совсем иначе воспринимались все слова, которые Константин услышал от него во время последней встречи.

Трубачев погиб не от пули, не от осколка разорвавшейся гранаты и даже не от бандитского ножа. Он погиб не в окопе или рукопашной схватке, не от руки снайпера или афганца-смертника. Его просто сбила машина, где находились его же соотечественники, которым он встал на пути.

Но что это меняло? Василий умер на боевом посту, как настоящий солдат.

Его похоронили на простом деревенском кладбище недалеко от родного дома. Не было орудийного лафета, алых сафьяновых подушечек с орденами и звездами, воинского караула и прощального салюта. Не звучал полковой оркестр.

И лишь добровольно явившийся на похороны батюшка из местного прихода помахал кадилом и произнес над могилой несколько прощальных слов.

Бросая на крышку гроба горсть сухого желтого песка, Панфилов мысленно поклялся другу и брату Василию в том, что его смерть не останется безнаказанной. Его убийц покарает Константин Панфилов по прозвищу Жиган.

Сменив свою недавно отремонтированную «Волгу» на повидавший виды на своем веку «жигуленок», Жиган уже второй день колесил по городу. Форму одежды тоже пришлось поменять. Деловой костюм и белая рубашка с галстуком не слишком подходили для того дела, которым теперь занимался Панфилов.

Василия Трубачева сбила машина, но Жиган ни секунды не сомневался в том, что за рулем ее сидели люди, посланные Матвеем.

Вначале у Жигана мелькнула мысль, что Матвей таким образом просто отомстил Трубачеву за то, что он перешел ему дорогу, ведь серьезными делами Василий еще не успел заняться.

Но, вспомнив о деталях последнего разговора с Трубачевым, Жиган пришел к выводу, что все гораздо серьезнее.

Кто-то из окружения Василия наверняка стукнул Матвею об информации, касающейся торговли наркотиками. Теперь, когда парни из «Саланга» остались без присмотра, узнать об этом почти не представлялось возможным.

Жиган выбрал другой путь. Он решил сразу выйти на основное звено в цепи — на самого Матвея. И не так глупо, как в первый раз. Вначале необходимо отследить все связи Матвея в городе и по возможности вычислить его более высоких покровителей.

Жиган оделся в старые потертые джинсы, серую майку, ветровку защитного цвета, нахлобучил на голову дурацкую кепку, позаимствовав ее у Терентия, прикрыл глаза солнцезащитными очками.

Пару дней он не брился, и густая темная щетина окончательно изменила его облик. Сейчас он смахивал на обычного городского делягу, подрабатывающего частным извозом.

Выходя из машины, он глубоко натягивал на лоб козырек кепки, сутулился и держал руки в карманах ветровки. Он почти не выпускал из уголка рта дымящуюся сигарету, регулярно сплевывал себе под ноги и вообще старался косить под приблатненного.