Фредерик Дар - Улица Жмуров

– Как я могу это запомнить? Каждый день заказывают сотни номеров!

Я признаю, что надо обладать необыкновенной памятью, чтобы это запомнить.

– Но ведь у вас должны сохраняться карточки, – говорю. – По крайней мере листки, на которых вы записываете заказанные номера и время заказа.

– Это верно.

– Где ваши субботние карточки?

– Надо обратиться к господину директору.

– А где он?

И я иду стучать в маленькую стеклянную дверь, на которую мне указывает эта доска.

– Входите!

Меня встречает симпатичный малый. Я представляюсь и излагаю свою просьбу.

– Это просто, – говорит он, открывая картотеку.

Он протягивает мне стопку карточек. Я отбираю те, что за субботу, а среди них те, на которых записаны звонки, сделанные между одиннадцатью и полуднем.

Мой взгляд быстро пробегает по странице.

Вдруг я вздрагиваю.

Гуссанвиль, четырнадцать. Одиннадцать часов пятьдесят минут.

Гуссанвиль! Место, где обретается докторская дочка... Ну конечно, Парьо звонил своей милашке!

– Четырнадцать – это номер телефона, да? – спрашиваю я директора.

– Да...

– Могут ваши службы установить имя владельца телефона с номером четырнадцать в Гуссанвиле?

– О, запросто!

Я угощаю его сигаретой, пока одна из служащих занимается поисками. Едва мы успеваем прикурить, как я получаю подтверждение: телефон с номером четырнадцать установлен в доме, принадлежащем доктору Бужону.

При нынешнем положении вещей, как любит выражаться босс, поездка в Гуссанвиль становится просто необходимой. Однако перед отъездом мне нужно уладить кучу мелких дел.

Прежде всего мне надо пожевать, потому что желудок у меня завывает от голода, потом я хочу услышать заключение судмедэксперта.

Я останавливаюсь перед итальянским рестораном и заказываю спагетти и эскалоп с шалфеем.

Еда – это залог успеха. Тот, кто умеет есть, умеет жить, а тот, кто умеет жить, всегда обставит тех, кто сидит на минеральной водичке и морковке.

Проглотив плотный обед, я звоню врачу, чтобы спросить, что показало вскрытие.

– Я его только что закончил, – говорит он. – Ваши предположения не подтвердились. Этот человек не проглотил никакого снотворного и умер от отравления газом... Смерть наступила около десяти часов вечера.

– Ладно, спасибо.

Я вешаю трубку на рычаг, думая, что вечером машиной пользовалс не Парьо... Тогда кто? Малышка Изабель?

Мне все больше и больше хочется с ней познакомиться. Звоню в картотеку.

– Орлан?

– Да.

– Как поживаешь, крысиная задница?

– Это вы, комиссар?

– А то! Можешь посмотреть, есть ли в твоих ящиках что-нибудь на фамилию Парьо?

– Могу. Вы подождете?

– Да, но пошевеливай задницей!

Я начинаю насвистывать, говоря себе, что на предмет наличия мозгов между мной и табуреткой нет практически никакой разницы... Это ж каким придурком надо быть, чтобы портить себе кровь из-за дела, которое тебя не касается, хотя через несколько часов вылетаешь в США?

И все это за просто так! Я трачу свое время, а в некоторой степени и деньги, хотя мог бы находиться в объятиях смазливой куколки и учить ее влажному поцелую.

– Алло!

Я удивленно повторяю «алло!», потому что за размышлениями совсем забыл про Орлана.

– Слушаю!

– У нас кое-что есть на Парьо...

– Давай, херувимчик...

– Парьо Жан-Огюст, осужден в тридцать шестом году на три месяца тюрьмы за попытку шантажа...

– Однако! И кого же шантажировал этот субчик?

– Некоего Бальмена, антиквара, проживающего на бульваре Курсель...

Ну, ребята, это уже полный улет! Есть от чего разрезать себя на кусочки и упаковать в фольгу.

Парьо, ближайший друг Бальмена, был осужден за попытку шантажа вследствие заявления последнего!

Надо иметь черепок из дюраля, чтобы он выдерживал все эти удары.

Попытка шантажа!

И несмотря на это, они более пятнадцати лет поддерживали тесные дружеские отношения!

Шантаж...

Чтобы кого-то шантажировать, надо, с одной стороны, не иметь совести... а с другой – знать о ком-то нечто такое, что не подлежит огласке...

Я впервые слышу, чтобы потерпевший и осужденный остались добрыми друзьями, особенно в таком преступлении!

Хорошо, что я звоню из бистро... Чтобы вернуться к стойке, нужно совсем мало времени.

– Гарсон! Рому!

Он вытаскивает стакан размером не больше молочного зуба.

– Я же не просил у вас наперсток...

– Вам угодно большой стакан? – насмехается этот разливальщик спиртного.

– Нет... Кастрюлю!

Насупившись, он наливает мне порцию «негрита».

Я ее проглатываю.

– Еще одну! Я против одиночества...

Я гоню по Западной автостраде в направлении Руана – столицы Нормандии.

В голове я перебираю пять персонажей истории, вроде как раскладываю полицейский пасьянс.

Один угол моего котелка занимает Бальмен, маленький аккуратный старичок с больным сердцем – загадочная личность... В другом – его доктор со всклокоченными волосами и верным боксером. В третьем – Парьо, уравновешенный, хорошо владеющий собой человек, умерший от отравления газом, как жалкий лопух из мелких рантье... В четвертый я помещаю Джо Педика.

А посередине персонаж, которого я еще не знаю, – Изабель...

Да, все пятеро на первый взгляд кажутся совершенно нормальными, но на второй замечаешь, что в каждом есть какая-то тайна...

Глава 10

Взглянув на домушку доктора Бужона, я говорю себе две вещи: первая, что она богато выглядит; вторая, что пуста...

Все двери, ставни, отдушины наглухо закрыты...

Владение находится в стороне от дороги. Дом стоит посреди большого сада, который тип с претензиями мог бы назвать парком, не вызывая у вас протестов.

Я подзываю мальчонку, пытающегося прокатиться на отцовском велосипеде, сидя на раме.

– Скажи, малыш, тут кто-нибудь есть?

– Нет, месье, – отвечает он. – Мадемуазель уехала вчера утром.

– На машине?

– Да, на машине.

– На своей?

– У мадемуазель Бужон нет своей машины... Она была с другом...

– Друг одет в кожаное пальто?

– Ага, точно.

– Хорошо.

Он смотрит на меня с интересом, как поезд на пасущуюся корову.

– Па говорил ма, что они приезжали этой ночью, – продолжает пацан. – Он слышал машину. А утром, еще до рассвета, они снова уехали.

Я навостряю уши.

– Что ты говоришь?

– Они вернулись и снова уехали, – уверяет мальчик. Мой портативный чертик начинает гнусавить мне в ухо:

«Ну что, доволен? Машина Парьо разъезжала этой ночью, а он тем временем помирал в своей постели...»

– Твой отец ничего не видел?

– Нет, но слышал...

– А может быть, это была другая машина?

– Нет, та самая. Это немецкая машина. Она шумит громче других...

«Куй железо, пока горячо!» – советует мне мерзавец чертенок.