Илья Рясной - Белый легион: Террор не пройдет!

— Будем разбираться…

— Ничего так не бодрит, как предстоящая славная русская разборка, — усмехнулся Артемьев, сжав громадный кулак.

— Ты эту феню оставь, — нахмурился Зевс. — У нас не разборка, а нейтрализация противника.

— Виноват. Исправлюсь…

— Иди сюда, бестия рыжая, — Зевс протянул на ладони орешек, и белка, остановившаяся метрах в трех, опасливо посмотрев на него, юркнула вперед. Замерла. Зевс бросил ей орешек. Белка схватила его и упорхнула.

Зевс расплылся в улыбке доброго дедушки Мазая.

Артемьев усмехнулся, представив, что посторонний, завидев его руководителя, общающегося с природой, вполне может принять его за сентиментального пожилого дядюшку. Интересно, во что превратилась бы жизнь, если бы все казались теми, кто они есть на самом деле?

— Помню, в семьдесят четвертом на краснопресненской пересылке в хату к нам шныря одного доставили, — отхлебнув густого и темного, как нефть, чая, завел очередную историю Черный.

Кабан, цедивший из стакана джин со льдом, стиснул челюсти, как будто зубы заныли. День начался как-то по-дурацки. С долгого и нудного разговора с Черным — шестидесятилетним «законником». Старый вор сошел бы за бомжа, если бы не золотые цацки и безвкусный костюм за несколько тысяч «зеленых». Считалось, что он присматривает от имени общака за бригадой Кабана, приобщает ее к благу воровскому и собирает деньги на поддержку правильной братвы и грев зоны. Черный присматривал еще за несколькими бригадами, хотя, конечно, больше формально. Это как ветеран Куликовской битвы — его пригласят в президиум, пионеры ему отсалютуют, покормят его за казенный счет, но дальше трибуны не пустят. Не фиг ему в дела лезть — не для того он поставлен. По оперативным данным Управления по борьбе с бандитизмом, Черный проходил как один из ведущих лидеров преступной среды Подмосковья, направо и налево раздающий указания о наездах, разборках и мокрухах и по невероятной своей хитрости до сих пор не попавшийся. На самом деле этот старпер больше гундел о старых колымских временах и при случае без остановки часами мог рассказывать о том, с кем сидел, кто в какой колонии был «хозяином» и как суровый быт и строгие правила прежней зоны разительно отличались от современного хаоса и беспредела.

Благодаря прикрытию Черного банда Кабана приобретала статус благородного собрания правильных по жизни пацанов и перестала считаться шайкой законченных отморозков. Наличие вора в законе придавало респектабельность.

Половину истории Кабан привычно пропустил мимо ушей. Очнулся только, когда Черный торжественно завершил драматическое повествование в стиле Шекспира:

— Вот так был раскоронован вор в законе Тимур… А мораль такая — всю пайку в мире не захаваешь…

Черный отставил от себя опустошенную оловянную кружку с чифирем и выпрямился на стуле. Все,

пришло время базара по теме. Ради него он и пригласил утром Кабана в свой двухэтажный, неуютный, гулкий внутри коттедж с дубовыми буфетами, коврами, рядами икон, настенными росписями, на которых все сплошь олени у озера. Вкус у Черного был специфический — а-ля деревня разбогатевшая. Дом он любил и обставлял его в соответствии со своими незатейливыми представлениями о прекрасном. Кабан заметил, что с прошлого его визита тут прибавилось пара ковров и огромный черный рояль фирмы «Бауэр».

— Богатеешь, — кивнул Кабан на рояль.

— Не моя это хата, — назидательно произнес Черный, скромно потупив взор. — Общаковская. Дали от щедрот бродяге приютиться с комфортом. Завтра порешат на сходняке, что так нельзя, — котомку соберу и в зону уйду молодежь уму-разуму учить.

До сих пор у Черного в глубине души ютились отголоски былых незыблемых воровских правил — мол, зазорно вору иметь имущество. Стеснялся он своего благосостояния, чем сильно веселил братву. Кабану пришло в голову, что в чем-то схожие они все, выходцы из Совдепии. И фраера, властью советской запуганные, боящиеся лишнее слово сказать. И бродяги, воровскими законами зашоренные, озирающиеся вечно, оглядывающиеся на мнение общака. Кабан презирал и тех, и других. Он был уверен, что лучшее мироустройство — это нынешние джунгли. И лучшая возможность выжить в них — это когда у тебя злости и оружия побо-ле, чем у других хищников. Поэтому бригаду себе сколотил Кабан — один другого краше. Волки настоящие, крови не боятся, даже любят ее. Числом немного, но все на мокрухах проверенные, кровью повязанные. И знающие, что их бригадир — самый злой и отмороженный из них… Непросто, ох как непросто было отвоевать место под солнцем в городишке на сто первом километре от Москвы, куда издавна ссылали воров и бакланов, дабы они не позорили стольный град. Тут феня была вторым государственным языком, а за слово «козел» сразу насаживали на перо. И то, что Кабан заставил эту публику считаться с собой, дорогого стоило.

— Гурам с разговором был. Обидел ты людей, Дима, — осуждающе произнес Черный.

— Когда это я людей обижал? — удивился Кабан.

— Не дале, как на той неделе. Две фуры. Кинул.

— Людей я не обижаю. А блядей — с большим удовольствием. Торгаши. Лохи. Это наша добыча.

— Так эти люди под Гурамом были.

— Чего же они сразу не предупредили?

— А ты не спрашивал.

— Поздно уже…

— Хрусты немаленькие. Нехорошо это, Дима. Нехорошо.

— Стоп, Черный. Кто нам работать запретит? Мы честно лохов сделали. И это наша добыча. Скажи, не так?

— По понятиям вроде правильно. Но и Гурам уважаемый человек.

— Чурки черножопые. Пускай в горы валят, там баранам понятия объясняют. Они здесь не хозяева.

— Дима, у бродяг о национальности говорить — грех.

— Это ты чуркам скажи. У них не грех.

— Гурам — законник.

— У них законников больше, чем у нас бакланов… Пусть предъяву делают. Стрелу забивают. Тогда будем тереть… Но только ничего они у меня не получат. Мое — это мое!..

— Ладно, не кипятись, Дима. Что-нибудь придумаем… Покумекаем, придумаем…

— Думай, Черный. У тебя голова большая. Но если что — передай Гураму, что мы к пальбе готовы, как ворошиловские стрелки.

— Достаточно уже настрелялись! — угрюмо произнес Черный. — Все вам стрелять, мочить… Раньше мокруха позором была.

— А сейчас если кусок не размочишь, так не проглотишь, — усмехнулся Кабан.

Старый вор только махнул рукой.

— Ладно. Дела ждут, — Кабан поднялся из неудобного дубового кресла. — Время — деньги…

Черный устало кивнул, и Кабан вышел из дома. Сел в просторный внедорожник «Лендровер» цвета мокрый асфальт. Он искренне любил эту мощную комфортабельную машину с бортовым компьютером, гидроусилителями, подогревом сидений, кондишеном, мощной стереосистемой и еще тысяча и одним удовольствием. Она олицетворяла для него сытую, вольготную и свободную жизнь. Сегодня его любимой железной кобылице предстоит немало потрудиться, пошевелить колесами.