Андрей Молчанов - Побег обреченных

– Так группа-то где? – спрашивал, ковыряя вилкой в зубах, летчик.

– Под Душанбе, дорогой, в учебном лагере, – уверенно врал Александр с какой-то неудержимой восточной интонацией. – А мы… ну, в общем, хотели бы осмотреть тут одну перспективную вершинку. С вашей помощью, разумеется. Склоны, маршрут выбрать… На будущее. Отсюда до нее, конечно, неблизко, но…

– Какую вершинку?

– Один момент. – Александр отлучился на кухню, откуда принес подробную карту Памира, имевшуюся у Рудольфа Ахундовича. – Здесь, – ткнул пальцем в точку с изображением высоты.

– Кх-мм. – Пилот с неодобрением посмотрел на его неухоженный ноготь. – Что делать там? Мертвый район, гора небольшая…

– За процветаний комбинат! – радостно закончил Рудольф Ахундович очередной тост.

Градов до краев наполнил рюмку пилота.

– За нами не заржавеет, – чокнувшись, со значением прибавил Александр.

– Непонятно все же… – упрямился пилот. – Ч-че-го вам там?..

Ракитин занервничал. Сомнения собеседника были, конечно же, закономерны, и нотка недоверия, отчетливо звучавшая в его тоне, вряд ли объяснялась врожденной или же приобретенной бдительностью. Странные скалолазы с далекой от спортивного шарма внешностью и их настойчивой просьбой о вертолете могли вызвать недоумение у кого угодно, исключение составляли разве Рудольф Ахундович и Жанна, да и то благодаря узам тесного знакомства и совместно пережитым передрягам. Поэтому Александр, преисполнившись всяческого обаяния, избрал радикальное решение, перейдя от сдержанной беседы к льстивым восхвалениям хмурого аса, в то время как профессор неусыпно следил за пополнением рюмки последнего.

Вскоре сказался результат: усы у пилота обвисли, взгляд осовел, выслушивал он Ракитина с непротивлением благосклонного соглашателя, тем более единству точек зрения немало способствовала сама атмосфера застолья, и в конце концов из уст самого нужного на земле и в небе человека с кряхтением прозвучало желанное:

– Хорошо. На этой неделе… посмотрим. Груз как будет попутный, так и… посмотрим.

– Вовек не забуду, – проникновенно поблагодарил его Ракитин. И выкрикнул в гам голосов и звон посуды: – За тех, кто парит над нами! За пр-рисутствующего здесь орла… беркута… Чтоб ему… мягкой посадки…

Инициативу гостя собрание горячо поддержало и шумно одобрило. Пилот, прослезившись, поцеловал Александра в нос.

Вскоре баран, который, по характеристике Рудольфа Ахундовича: «…самый свэжий мяс! Ишо три час назад думал!» – превратился в груду костей, опустели пиалы с зеленым чаем, и отяжелевшие гости начали расходиться. Одна за другой заурчали на улочке, отъезжая, машины, и компания осталась в первоначальном составе.

Астатти отправился побродить в поселок; Градов и Ракитин, сидя на кухне, предавались негромкому обсуждению надежд и тревог: выполнит ли свое обещание пилот, а если выполнит, то согласится ли высадить их в глубине горной страны?..

Изредка через застекленную дверь они посматривали в комнату, где, восседая на подушках, Рудольф Ахундович и Жанна взахлеб повествовали друг другу о личных достижениях и успехах.

Рудольф Ахундович, в частности, утверждал, что, не будь его, комбинат застопорился бы в сей же миг, а Жанна поверяла ему секреты новой формы эстрадного монолога, выстраданного ее творческим гением.

– Кран для подъем двадцать тонна добыл! Никто не верил! Добыл! Я! – гулко стучал себя в грудь Рудольф Ахундович.

– …обстоятельства, а то бы я им… показала! А эти администраторы, прощелыги… всем им… дай! – соглашалась Жанна. – И потом – непонимание. Чудовищное… Что заправилы, что публика…

– …если бы я им цымент не доставил, какой тогда фундамент?! – вопрошал Рудольф Ахундович с напором.

– Ага… Аккомпанемент – обязательно рояль! Так и заявил. Рояль! Ну куда я его потащу? Вот у вас – есть рояль… в радиусе пятьдесят километров?

– А, все достат можно! Пианин в клуб стоит, я привез, давно уж, социализм когда развывали… А какой цы мент был! Золото, не цымент! Крэпче алмаз!

– Только ты меня понимаешь, Рудик! – заявила в итоге Жанна. – Исключительно!

– Я тебе понимать, как себе… – Рудольф Ахундович, положа растопыренную ладонь на живот, встал, качнулся и поцеловал ее в нижнюю губу.

Ракитин переглянулся с Градовым, и они вышли на крыльцо.

– Я без тебя умират буду! – доносилось из дома со страстью. – Сраз умру, и все!

– Ну, Рудик, дорогой, что задела… Нуты прям… Ну дай тебя поцелую, не плачь…

– Если бы я имел могущество бога, – усмехнулся Градов, – то все равно не знал бы, чем и как мог помочь им…

– А они ни в чем не нуждаются, – сказал Ракитин. – У них и так есть все, что положено. А коли еще друг в друге бы нашли счастье, вообще урезайте, маэстро, марш – и новый абзац.

– Сниспошли им тогда, боже, невозможное это счастье, – вздохнул Градов.

Тут Ракитин изрек интересную фразу.

– Условность реальности существования мира, – изрек он, – есть реальность условного существования бога.

– Ну ты и дал, – ответил Градов. – А обещался сегодня ни-ни.

– Скажи, – сказал Ракитин, – а ты не боишься неизвестности?

– Неизвестности миров? Нет, я боюсь иного… Известности их!

– То есть?

– Скажу красиво: мы зрим сегодняшнюю трагедию жизни, Саша, разными глазами. Ты, как и многие другие, слепо в нее влюбленными, я – как бы через линзы… Неподалеку отсюда, кстати, был город. И было кладбище. Я помню похороны на нем – много веков назад. Суетливые и нарочито пышные, как и большинство похорон. Меня, замечу, всегда удивляло, что смерть человека связана с суетой – всякими памятниками, цветочками на могилах… Но да не о том речь. Ухоженное кладбище со временем укомплектовалось, а затем пришло в запустение. А город рос, и, чтобы площадь не пропадала напрасно, кладбище расчистили и застроили. Но через век случился пожар, обратив все в дымящийся камень и головешки. Головешки сгнили, пепелище заросло буйным сорняком, пока кто-то, сам того не ведая, не возродил на пустыре кладбище. Далее цикл неоднократно повторился – правда, варьируясь, но на день сегодняшний там снова скорбный приют…

– Ты просто смотрел длинный фильм, – сказал Ракитин. – Постепенно тупея и черствея от него. Ничего больше.

– Это был сон, – улыбнулся Градов печально. – Мне снился долгий, чудесный сон жизни.

– В том и беда, – сказал Александр. – Чем больше спишь, тем меньше хочется проснуться.

– Беда в том, – откликнулся Градов, – что жизнь, которая забывается с годами и от которой в итоге устают, мне не приелась.

– Как пресытившийся забывается сном, – продолжил Ракитин с ехидцей, – так и старец умирает в усталости от жизни. Нет, ты, конечно, знаешь старость – то состояние, когда дряхлеет тело, слабеет ум и смерть начинает казаться завершением естественным и логичным. Но есть в тебе что-то… от водителя, уверенного, что рано или поздно он сменит старую машину на новую. А вот с точки зрения обычного смертного…