Аркадий Адамов - Инспектор Лосев

Так я и делаю. Впрочем, ждать приходится совсем недолго.

Ко мне подходит невысокий пожилой человек в темном пальто с пушистым меховым воротником и в шапке из того же меха. На шее повязано ярко-красное кашне. И лицо его тоже красное от ветра и холода. Брови и усы в морозном белом инее.

– Здравствуйте, Виталий Павлович, – хрипловато произносит он.

– Здравствуйте, – сдержанно отвечаю я.

Секунду мы внимательно рассматриваем друг друга.

– Не согласитесь ли перейти дорогу и посидеть за столиком? – спрашивает незнакомый мне человек.

Да, абсолютно незнакомый, в этом я сразу убеждаюсь. С этим человеком я никогда не встречался. Но… что-то в его внешности меня все же настораживает.

– Отчего же, – соглашаюсь я. – Тут, конечно, не поговоришь.

Мы спускаемся по широкой лестнице, переходим улицу и через минуту оказываемся в двухэтажном застекленном кафе.

Освободившись в гардеробе от пальто и шапок, мы снова исподтишка, пытливо оглядываем друг друга. Незнакомцу лет за пятьдесят, пожалуй, одет солидно, манеры тоже солидные, уверенные и энергичные. Взгляд из-под густых бровей умный, слегка ироничный, мне такой взгляд обычно нравится.

Мы усаживаемся за столик и закуриваем. Эта дурная привычка создает, однако, благоприятную обстановку для начала непростого разговора, который, видимо, нам предстоит.

– Как прикажете мне вас называть? – осведомляюсь я.

– Допустим, Иван Иванович, – усмехается мой собеседник.

– Не пойдет, – решительно возражаю я.

– Почему же?

– Во-первых, у нас оказываются неравные условия, вы-то знаете, как меня зовут. А неравные условия не обещают доверительного разговора, сами понимаете. Но главное даже не в этом, – я с улыбкой машу рукой. – Иван Иванович – очень уж банально и нарочито. Называя вас так, я каждый раз буду невольно улыбаться. А при серьезном разговоре это неуместно. Как вы считаете?

Мой собеседник усмехается. При этом седые стриженые усики его приподымаются, обнажая влажные, ровные, прямо-таки перламутровые зубы, явно вставные.

– А с вами приятно беседовать, – говорит он. – Что ж, будь по-вашему. Меня зовут Павел Алексеевич.

– Это другое дело, – соглашаюсь я. – Во всяком случае, ближе к истине.

– Абсолютная истина. Что будем пить?

К нам подходит официантка. Как этих девушек приучить улыбаться, хотя бы профессионально? Как приучить их делать вид, что мы, посетители, гости, так сказать, их хотя бы интересуем, если не радуем?

Сделав заказ, мы некоторое время обсуждаем эту животрепещущую проблему, пока хмурая официантка не приносит нам кофе и по рюмке коньяку.

– За приятное знакомство, – говорит Павел Алексеевич, поднимая свою рюмку.

– За полезное знакомство, – уточняю я.

Ах, с каким наслаждением я съел бы сейчас порцию жаркого, но приходится соблюдать этикет.

– Вот видите, оказывается, я – романтик, а вы – материалист, – шутливо говорит Павел Алексеевич, помешивая ложечкой кофе. – Мне важно удовольствие, а вам нужна непременно выгода.

– Просто вы притворяетесь, а я нет, – тем же тоном возражаю я. – Как раз вы позвали меня из расчета, а я пришел из любопытства, а это тоже почти романтика.

– Вы пришли не из простого любопытства, – усмехается Павел Алексеевич. – Вы пришли в расчете на добычу. И не ошиблись, могу вас заверить. И поскольку вы меня не знаете и никогда не узнаете – я в сферу вашей деятельности не попадаю, – то буду с вами откровенен. Впрочем, для этого есть еще одна причина. Вы помните некоего Цыгана?

– Конечно.

Этот человек проходил по одному сложному делу, которое мы вели. Я его сам арестовывал. Правда, его вскоре пришлось выпустить, доказать его вину мы не смогли. К сожалению, бывает и так. Я же его и отпустил после долгой беседы.

– Так вот, я тоже знаю Цыгана, – говорит Павел Алексеевич задумчиво. – То есть Бориса Викторовича Свиристенко. И он мне рассказывал о вас.

Я настораживаюсь. Связь этого человека с Цыганом подозрительна. По-моему, ничего хорошего тот обо мне рассказывать не мог. Расстались мы с ним весьма холодно. Но неужели я сейчас узнаю об этом Свиристенко что-то новое? Это было бы совсем неплохо.

– Что же он вам рассказывал обо мне? – интересуюсь я, отпивая кофе.

– Первое – что вы умный человек. Второе – что вы в высшей степени чуткий человек, а это в наше время дорого стоит.

Я начинаю кое-что понимать. Видимо, Свиристенко кому-то сказал, что выскочил из того дела благодаря мне, и это ему, видите ли, дорого обошлось. Ах, прохвост! Интересно, зачем ему понадобилась эта выдумка? Но, кажется, нет худа без добра.

– Что же из этих сведений, по-вашему, вытекает? – нахмурясь, спрашиваю я.

Конечно, мне должна быть неприятна болтливость этого Свиристенко. И Павел Алексеевич так именно меня и понимает.

– Ради бога, – он дружески дотрагивается до моей руки. – Не сочтите за бестактность мою ссылку на Свиристенко. Он доверился только самым близким. Выхода другого не было: ему же, простите, всю сумму собрали. Но это между нами. Так вот, у меня к вам важное дело. Но самое главное, вы мне действительно понравились.

Павел Алексеевич, улыбаясь, снова треплет меня по руке.

Ах, ловкач этот Свиристенко! На сколько же он облапошил своих коллег, хотелось бы мне знать?

– А вам я чем так понравился? – продолжаю я разговор.

– Самым главным, на мой взгляд. Вы действительно умный человек. Я убежден. А это, я вам доложу, важнее всего, важнее даже честности, если хотите знать. Она для людей ограниченных, – он зорко смотрит на меня и добавляет: – Обратите внимание, я говорю – не глупых, а именно ограниченных, тут большая разница, улавливаете ее?

– Конечно.

– Так вот, я и буду говорить с вами прежде всего как с умным человеком. Каждый по-своему хочет прожить жизнь. Одни – просто, как проживется. Это пустые, вялые, слабые люди. Другие – в служении обществу, отказывая во всем себе лично, или по крайней мере во многом. Таких сейчас мало. Это – романтики, идеалисты, люди ограниченные и близорукие. Третьи, и их большинство, громадное большинство, это материалисты, люди энергичные, практичные, не сентиментальные. Они понимают, что главное сегодня – материальные блага, ради чего только и стоит крутиться, работать. Причем работать не на внуков и правнуков, а на себя, чтобы стало лучше не через сто лет, а сегодня, и именно тебе, а вовсе не обязательно всем. Это, конечно, эгоизм, но я бы сказал – разумный эгоизм. Эгоизм все понимающего и все видящего вокруг себя человека.

Я слушаю его с каким-то брезгливым интересом. Впервые вот так выворачиваются передо мной, так обнажаются, что ли. Это опасная и подлая философия. Кажется, мой собеседник решил не только сослаться на прецедент, но и подвести теоретическую базу.