Аркадий Адамов - Инспектор Лосев

Потом он резко останавливается передо мной и спрашивает:

– Что вы от меня хотите?

Глаза у него при этом совершенно измученные.

– Чтобы вы сказали мне правду.

– Так… Правду сказать… – бормочет Виктор Арсентьевич, снова начиная метаться по кабинету. – Правду, видите ли…

Он вдруг крадучись приближается ко мне и, нагнувшись, тихо спрашивает:

– А если правда кусается?

Я просто физически чувствую, как ему сейчас страшно.

– Что ж делать, Виктор Арсентьевич, – говорю я. – Не надо было соприкасаться с такой правдой.

– Ах, много вы понимаете в жизни!

Он досадливо машет рукой.

Мне очень хочется кое-что сказать ему насчет жизни, насчет честной и нечестной жизни, и совести тоже, и о том, что он запачкал не только свое имя, и жизнь покалечил не только свою. И еще – что за все в жизни приходится платить: и за хорошее, и за плохое. Только плата за хорошее обычно взимается вперед, и она не так уж велика, а за плохое платить надо потом, жестоко платить и неизбежно. Но я не вправе сейчас все это ему сказать. Поэтому я только строго его спрашиваю:

– Короче. Будете говорить правду?

– Ну что? Что вам надо, наконец? – мучительно морщась, как от зубной боли, спрашивает Виктор Арсентьевич и валится на диван. – Что говорить?

– Вы знаете Льва Игнатьевича?

– Нет, нет и нет!

– А вот Шпринц говорит, что вы его знаете, – сухо возражаю я. – И Роза Григорьевна видела его у вас в прошлую пятницу. Наконец, всего час назад…

И тут у меня в голове вдруг мелькает догадка. Нет, не час назад, не до моего прихода был здесь Лев Игнатьевич. В передней возле зеркала лежит его шапка. Именно его! Я ее узнал. Я ее вспомнил! Ну конечно! И это взвинченное, испуганное состояние, в котором находится все время Купрейчик. Как он неслышно подкрался ко мне и почему-то понизил голос, когда сказал: «А если правда кусается?». Наконец, эти его непонятные взгляды все время куда-то в сторону, все время в одну сторону, а там… Я уже заметил. Там, между стеллажами с книгами, видна дверь в соседнюю комнату. Почему он туда поминутно смотрит? Кто-то находится в той комнате?

Я и сам не заметил, как с первого же момента прихода сюда, с момента, когда увидел чем-то знакомую мне шапку в передней, во мне возникло напряженное ожидание какого-то неожиданного события, что-то должно было случиться, что-то произойти. И вот – пожалуйста…

Решительно поднявшись со своего кресла, я, ни слова не говоря, направляюсь в переднюю.

– Что с вами, Виталий Павлович? – пугается Купрейчик, бросаясь вслед за мной.

– Ничего особенного.

В передней я подхожу к выходной двери и поворачиваю торчащий в старинном замке большой, фигурный ключ, который заметил еще в первый свой визит сюда и которым, вероятно, уже много лет не пользовались. Для запирания двери имелись два вполне современных, обычных замка, а этот, очень старый, врезной замок сохранили, наверное, только чтобы не портить толстую, добротную дверь. Теперь этот замок пригодился мне.

– Что вы делаете? – удивленно и испуганно спрашивает Купрейчик.

Я кладу ключ в карман.

– Сейчас объясню, – отвечаю я. – Теперь можно вернуться в кабинет.

Когда мы снова усаживаемся в свои кресла, я, повернувшись к двери в соседнюю комнату, нарочито громко говорю, искоса поглядывая на встревоженное лицо Виктора Арсентьевича:

– Я сказал: «Наконец, час назад…», так ведь?

– Ну, сказали. И что это значит? – раздраженно отвечает Купрейчик и снова тянется за сигаретой.

– Это значит, что я не окончил фразы, – насмешливо говорю я. – А конец такой: час назад Лев Игнатьевич пришел к вам и сейчас слушает наш разговор из соседней комнаты. Не так ли? Так вот, передайте ему, что теперь он от меня уже не уйдет.

– От-ткуда… в-вы… в-взяли?.. – заикаясь, спрашивает Купрейчик, наливаясь краской, и глаза его слегка даже округляются от испуга.

– Не имеет значения, – отвечаю я и указываю на письменный стол за спиной Виктора Арсентьевича – Дайте-ка мне телефон, если вам не трудно. Я попрошу прислать машину. А вы тем временем, – я все еще говорю подчеркнуто громко, – попросите Льва Игнатьевича сюда. Пора наконец нам…

И не успеваю закончить.

За своей спиной я слышу осторожный скрип двери. Виктор Арсентьевич как ошпаренный отскакивает в сторону и куда-то мгновенно исчезает.

Я резко оборачиваюсь и вижу в дверях знакомого мне невысокого, плотного человека с седыми усиками. Он стоит на пороге, в нескольких шагах от меня, расставив короткие ноги, в руке у него пистолет.

Гремит выстрел.

Я скатываюсь на пол и, прячась за креслом, кричу:

– Вы с ума сошли, Лев Игнатьевич! Немедленно бросьте оружие!

– Не брошу.

– Лев, я тебя заклинаю! – дрожащим голосом просит из дальнего угла кабинета Виктор Арсентьевич.

Я его не вижу. Вообще из-за своего кресла я, лежа на полу, вижу только ноги Льва Игнатьевича. Он по-прежнему стоит в дверях и скрипучим голосом говорит, обращаясь ко мне:

– Сейчас я вас застрелю, уважаемый Виталий Павлович. Вы не послушались доброго совета. Вы слишком опасный человек.

– Опомнитесь, Лев Игнатьевич, – говорю я из-за своего укрытия. – Вы знаете, что вас тогда ждет?

– Знаю, знаю. Я все, милостивый государь, знаю. И экономику, и политику, и даже сферу услуг. Вот я и окажу людям услугу, отправлю вас на тот свет.

Нет, это ненормальный человек. Он, конечно, слышал весь наш разговор с Виктором Арсентьевичем. Он нарочно остался для этого.

– Выходите, черт возьми! – жестко приказывает Лев Игнатьевич. – Будьте, в конце концов, мужчиной.

– А вы не подумали, что я тоже умею стрелять? – спрашиваю я из-за кресла. – И даже получше, чем вы.

– Не успеете. Я сейчас подойду к вам.

О черт! Неужели придется на самом деле в него стрелять?

– Не делайте глупости, прошу вас, Лев Игнатьевич, – снова обращаюсь я к нему.

Да, в такой идиотской ситуации я еще не был. Что делать? Как этого ненормального схватить? Уговаривать его, видимо, бесполезно. И он в самом деле может в любой момент выстрелить.

Я все время ощущаю локтем кобуру под пиджаком и теперь медленно вытаскиваю из нее пистолет, не спуская глаз с ног Льва Игнатьевича. В крайнем случае придется стрелять по ногам. А что, если…

Чуть заметно я шевелю кресло. Да, оно на роликах и очень легко перемещается по натертому полу. И у меня созревает новый план.

– Лев Игнатьевич, считайте до пяти, мне надо приготовиться, – нерешительно говорю я. – Только следите, пожалуйста, за этим негодяем Купрейчиком. Вы его видите? Он что-то задумал.

– Я его застрелю, как собаку, вместе с вами, – рычит Лев Игнатьевич. – Трус, предатель…

В это время я незаметно двигаю вперед кресло. До Льва Игнатьевича остается шага четыре. Тут я упираюсь спиной в ножку дивана и неожиданно изо всей силы толкаю кресло вперед. Оно с грохотом летит прямо на Льва Игнатьевича Удар такой, что сбивает его с ног. В тот же миг я перемахиваю через опрокинувшееся кресло и всей тяжестью наваливаюсь на своего противника, заученным приемом выбивая пистолет из его руки.