Константин Туманов - Трущобы Петербурга

— Устал и отдыхаю, — отвечает тот.

— Лентяй! Я в твои года такую панель в десять минут очищал.

— Это верно. Вам, наверно, чем-нибудь платили?

— Ах ты, негодяй! Ты еще дерзости отцу будешь говорить!

— Никакой тут дерзости нет, а с ваших обрезков хлебных ног не потащишь.

— От чего же я…

Владимир только злобно отмахивается и с ожесточением вновь принимается за работу. Старик, что-то ворча под нос, удаляется. По уходе отца Владимир, наскоро покончив с панелью, уходит в свою кухню.

В девятом часу появляется Марфа с судком с кушаньем.

— Здравствуй, Марфушка! — радостно встречает ее Владимир. — Как здорова тетя?

— Слава богу! Ну, а как этот идол?

— День ото дня хуже. Должно быть, перед смертью.

— Скорей прибрал бы его Господь, а то и не живет и людям мешает жить!

— Что же делать, видно такая судьба.

— Измучился небось?

— Да, попробуй-ка один вычистить весь двор да воду по всему дому разнести.

— Ох, не говори. И без всякой пищи.

— Спасибо тетушке, она поддерживает, а то прямо хоть беги.

— Барыня вот прислала тебе пять целковых. Говорила я ей, что у тебя сапожонки плохие.

Марфа вынула из кармана пятирублевую бумажку и отдала Владимиру. В приливе благодарности он чуть не заплакал.

— Беда, если увидит отец такие деньги, отымет.

— А ты припрячь подальше.

— И то, припрячу…

Марфа ушла, сопровождаемая благодарностями.

Рассчитав, что отец придет не скоро, Владимир поставил закуску на кухонный стол и, раскрыв судки, он с наслаждением вдыхал в себя запах вкусных, только что подогретых вчерашних щей, в которые был положен кусок говядины, а во втором судке вкусное жаркое и, кроме того, половина пирога.

— Да, перед такой закуской не грех и выпить, — решил Владимир и побежал в ближайший кабак за водкой.

Вот тут-то и случилось трагическое происшествие.

Расположившись за столом, Владимир, влив в себя стакан водки, с аппетитом принялся за еду и так увлекся этим делом, что не заметил, как на пороге появился отец. Перед таким невиданным зрелищем, как стоявший на столе полуштоф и около него превосходный обед, до того изумился старик, что попятился назад к дверям.

— Это что такое! — воскликнул он, опомнившись и злобно сверкая своими зеленоватыми глазами. — А теперь я вижу. Все вижу. Пока я хожу, меня грабят?! На мои деньги обеды заказывают, водку пьют.

— Папа! Это мне принесла от…

— Ага! Значит, и сообщники у него завелись. И это родной сын. Что же я должен ожидать от других!

Старик весь дрожал, и губы его тряслись.

— Папа! Не сердись, мне принесли, — пробовал уверять его сын.

— Знаю, что принесли. За мои деньги все принесут… все…

Он бросился к сыну и начал шарить у него по карманам, где действительно нашлась принесенная Марфой пятирублевка, кроме мелких денег, принесенных ею же накануне.

— Так и есть! Вор… Подлец! Обокрал своего отца!

— Прочь! — крикнул в негодовании Владимир и так сильно оттолкнул от себя старика, что тот бы упал, если бы не удержался рукой за стену. — Я не вор и не буду таким. Опомнись и выслушай: эти деньги прислала мне…

— Вон! Вон отсюда! Будь ты, сатана, проклят! Вон с глаз моих… Проклят! Проклят!

Последние слова взбесившийся старик провизжал каким-то диким визгом, после чего упал на пол без чувств, разбросав вокруг себя деньги.

Владимир отлично знал, что подобные пароксизмы случались с ним не раз и кончались всегда благополучно, и потому, собрав все разбросанные деньги и положив себе в карман, перекрестил отца и затем вышел из его дома навсегда.

Выходя, он как бы чувствовал над своей головой проклятие старого безумца, заплакал, но потом, встряхнувшись и сдвинув шапку набекрень, молодцевато направился прочь.

МЫ ОСТАВИЛИ ИВАНА в ту минуту, когда он, стиснув гордо Матвею, бросил его на пол. Понятно, произошла страшная суматоха, и пока дядя Федор и Птицын старались оттащить обозленного Ивана от брата, Авдотья Гущина успела позвать дворника.

Их явилось трое здоровенных рязанских мужиков. Несмотря на большую силу Ивана, его скрутили веревками и отправили в часть. Самого же Матвея едва привели в чувство.

После этого было возбуждено дело о покушении Ивана Дементьева на братоубийство в присутствии свидетелей таких-то и таких-то. По поводу такого страшного преступления много писали почти во всех газетах Петербурга. В некоторых из них возмущались диким поступком крестьянина против родного брага и в слезных статьях писали о падении нравственности русского крестьянина, прежде добродушного и религиозного, а теперь развращенного до мозга костей.

Иван томился в доме предварительного заключения, пока шло следствие, а в это время дядя Федор отписал в деревню со всеми подробностями этого события, во всем обвиняя Матвея.

«А Матюшка-то, — писал он между прочим, — сам полюбовницу имеет и с мазурьем разным знаица и из себя изображаит, а Марьюшка, так без весточки пропавши, и перед этим говорила мне, что такой обиды не стерпит и руки на себя наложит, и мне ее оченно жалко было».

Посылая это письмо, дядя Федор и не думал, что перед этим Елизар получил роскошную посылку для бабушки Ириньи и для себя, и в той посылке было материи для платья, ковровый платок, а для него — роскошная обитая серебром трубка, о какой он давно мечтал, и материя на рубаху и порты, а в приложенной посылке было письмо от Олимпиады от имени Марьюшки, в котором описываются все деяния Матвея.

«Ясно, — писала Кравцова, — что на моей обязанности было спасти несчастную, ни в чем не повинную женщину от подлой клеветы и от ревности ожесточенного мужа».

Вообще, сам Матвей, силившийся во что бы то ни стало погубить Ивана, чувствовал, что шансы его час от часу слабеют. На имя прокурора пошли отовсюду заявления о благонадежности и честности подсудимого Ивана Дементьева. Кроме собственного заявления, волостное правление прислало письма Олимпиады Кравцовой и Федора.

В свою очередь и священник о. Павел отписал к следователю, прося о смягчении участи подсудимого, заверяя, что такой человек, как Иван Дементьев, ни в каком случае, по доброму своему характеру и глубокой честности, не может быть братоубийцей.

Но особенно хлопотал о своем бывшем дворнике Павел Михайлович Бухтояров. Он сам лично ездил к судебному следователю и прокурору, желая изъять Ивана на поруки.

— Тут и беспокоиться вам нечего, — сказал ему следователь. — Все данные тут за подсудимого, отвергающие факт преступления. Бывши в сильном раздражении и запальчивости, он напал на брата без намерений убить его, а просто в этом можно видеть драку, сильно преувеличенную Матвеем Дементьевым и его сожительницей Гущиной. Принимая во внимание все полученные об Иване отзывы в очень благоприятном для него смысле, очень ясно, что он будет оправдан.