Парэк О'Доннелл - Дом в Вечерних песках

Каттер при этом вскинул брови, но промолчал. Несомненно, вопросов у него было много, но пока он предпочитал, чтобы события развивались своим чередом.

Нейи, очевидно, принял это к сведению.

– Что ж, – сказал он, – нам многое нужно обсудить, но если инспектор не возражает – и если вы, леди Ада, готовы быть ко мне снисходительны еще немного… Позвольте спросить, ваш брат узнал об этом? О вашем даре?

– Мой брат. – Леди Ада закурила сигару, закрыла ларчик и, погладив его крышку, медленно выпустила завиток дыма. Этот нехитрый ритуал, казалось, успокоил ее. – Мой брат… да. Мой брат всегда все узнавал. И обычно ничем хорошим это не заканчивалось.

Октавия бежала, прижимая к голове мокрую шляпу. Наверно, с ее стороны это была глупость – она понятия не имела, куда пошла Энджи, – но она действовала интуитивно, кинувшись за ней. Бедняга Джорджи, груженый чемоданами, не мог последовать за сестрой. Он пытался криком ее остановить, но у Октавии не было времени что-либо объяснять. Она снова заметила мисс Таттон – краем глаза уловила прозрачную зыбь в просвете между двумя соснами. Может, ей это и показалось, но она опрометью помчалась в ту сторону. Шляпа слетела с головы. Теперь было неважно, как она выглядит. Все остальное было неважно.

Снова увидев Энджи, уже в другой стороне, она повернула туда, но вскоре поняла, что сбилась с пути. Здесь территория была дикая, местами безликая, с берега поднимался туман. Мокрый снег перешел в настойчивый дождь. Она ковыляла по узеньким кочковатым тропинкам и карабкалась по заросшим террасам, высматривая на бесцветных угодьях хоть какой-нибудь ориентир.

Поднявшись на вершину холма, она повернула назад, миновала почерневший фонтан и вышла на неширокую аллею, обсаженную нестрижеными тисами. В дальнем конце – на этот раз Октавия была в том почти уверена – она снова заметила девушку и на мгновение остановилась в замешательстве. Аллея вела к летнему домику, который она видела от ворот. Сама того не сознавая, она вернулась туда, откуда начала свои поиски. Дождь усилился. Насколько она могла судить, раньше холод и осадки Энджи не сильно беспокоили, но, возможно, та все же решила укрыться от разгулявшегося ненастья.

Некогда летний домик был выкрашен в зеленовато-серый цвет, но теперь краска сильно облупилась. Он имел восьмиугольную форму, вход в него был с покрытой мхом террасы. Ветер подхватил створки двери, когда Октавия ее отворила, заходя в домик. Она с трудом их закрыла, опасаясь, что вылетит стекло. Еще не повернувшись, она учуяла сигаретный дым. Аромат сандалового дерева. Потом услышала голос:

– Привет, красотка.

Леди Ада не сказала больше ни слова, пока экономка не удалилась, забрав поднос с чайными принадлежностями. Но и потом она не спешила – возобновила разговор лишь после того, как выкурила почти три четверти своей тонкой, но вонючей сигары.

– Скажите, инспектор, – наконец произнесла она, – а что говорят обо мне в Лондоне?

Каттер поднял на нее глаза. Он был недоволен тем, что они отклонились от главной темы разговора.

– Прошу прощения, мадам, но я не совсем вас понимаю.

Леди Ада прошла на середину комнаты и встала к нему лицом.

– Не испытывайте мое терпение, Каттер. Вы полицейский со стажем, за годы службы завоевали определенную репутацию, раз вам поручено копаться в делах моего брата. Или вы хотите убедить меня, что вам ничего не известно об истории моей семьи? Что по милости брата я почти тридцать лет живу затворницей и на этот счет никаких объяснений в обществе нет?

– Как вы сказали, мадам, по роду своей профессии мне приходится слышать много всякого, и я мало на что обращаю внимание. О ваших обстоятельствах – раз уж вы спросили меня так прямо – я слышал только то, что ваш брат нашел некие доказательства вашей недееспособности и тем самым добился права держать вас взаперти и вести ваши дела.

– Недееспособности? – презрительно фыркнула леди Ада. – Недееспособности? По-вашему, я недееспособна, инспектор? Слаба умом и здоровьем? Нет, брата заботила не моя недееспособность. Будь я просто душевнобольной или умалишенной, ему это было бы только на руку. Сразу же, как только умер отец, он поместил бы меня в психиатрическую лечебницу, и ему не понадобилась бы помощь полудюжины врачей, чтобы отстоять свои доводы. Он не терпел меня не из-за моей недееспособности – как раз напротив. Нейи спрашивает, узнал ли мой брат об этом – о моем особенном восприятии, как он выражался. Узнал, конечно, только вот как, ума не приложу. Мне казалось, мы с отцом были очень осторожны. Но я тогда была еще ребенком. Как знать, что он мог заметить или подслушать? В общем, пока отец был жив, он молчал. Брат всегда был чудовищем, завистливым негодяем, но отцу удавалось держать его в узде. Как только он умер…

Леди Ада внезапно умолкла, отведя взгляд.

– В доме двоюродного брата отца была одна юная служанка. Вероятно, он заметил мой восхищенный взгляд. Но он точно не знал, кто меня заворожил. Дом был большой, прислуги много. Ему не удавалось установить, кто она. Во всяком случае, на первых порах. Он начал открыто дразнить меня, обвинять в том, что я истеричка, сумасшедшая, ведьма. Но потом поменял тактику. Заявил, что он тоже это видит. Пытался описать, как она сияет, эта служанка, якобы излагал собственные наблюдения. Он добивался, чтобы я подтвердила его слова, чтобы его рассказ выглядел убедительным. И хотел точно знать, кто это. Я не отвечала, и он снова принимался изводить меня. Говорил, что это бредовые фантазии, что я психически ненормальная. Отцу это было известно, но он по доброте душевной потакал моим причудам. Ему была невыносима сама мысль, что он не понимает – что есть тайны, в которые он не посвящен. Он докажет мне, заявил брат, что это все лишь плод моего воображения. Докажет, что служанка – самый обычный человек. Я не знала, что он имел в виду и что задумал. Не знала, выяснил ли он, кто эта служанка. Но он, конечно же, выяснил. Вероятно, я проявила неосторожность. Должно быть, не сводила с нее взгляд, когда она была одна. После того как это случилось, он принес мне газету. Она заслужила не более двух-трех строк. Упала в канал в районе Паддингтонского рукава. Было сумеречно, пешеходная дорожка вдоль канала обледенела. Из воды ее выловили лодочники с пивоварни. Элис Коукс, 13 лет. Служила в Гауден-хаус в Мейфэре.

– Запиши все это, Блисс, – произнес Каттер спустя минуту после того, как сестра Страйта умолкла. – Вы не возражаете, леди Ада?

Она раздраженно затушила сигару.

– Пусть сержант достает свой блокнот и записывает за мной, раз уж он мастер в таких делах. Я рассказываю не ради собственного удовольствия.

– Ваш брат признался в убийстве, мадам? Открыто или косвенно?