Викторьен Сарду - Черная жемчужина

— Вот, — сказал Корнелиус, — самое лучшее время во всем дне. Добрая бутылка белого кюрасо, хороший табак, затопленный камин, да болтовня с добрым приятелем. Что может быть лучше этого? Не правда ли, Христиана?..

Христиана подавала на стол тяжелый каменный кувшин и старинные рюмки на тонких ножках. Услышав, что Корнелиус произнес ее имя, она покраснела, но ничего не ответила. Она все еще дрожала и не могла оправиться от испуга.

Христиана (пора вам это сказать) была молодая девушка, воспитанная из милости в доме нашего друга Бальтазара, и я прошу у вас позволения рассказать ее историю так быстро, что вы не успеете соскучиться.

Немного спустя после смерти своего мужа госпожа Ван-дер-Лис, мать Бальтазара, была раз у обедни. Вдруг она почувствовала легкое прикосновение к своему платью и, думая, что кто-то подбирается к ее кошельку, она ловко захватила на месте преступления руку вора. Это оказалась рука маленькой девочки, крошечная, розовая, нежная ручка. У госпожи Ван-дер-Лис даже слезы на глазах навернулись при виде того, что такое маленькое дитя уже стоит на пути преступления. Первым движением ее было из жалости отпустить ребенка, вторым — из великодушия удержать его у себя. Добрая женщина остановилась на последнем решении. Она увела к себе маленькую Христиану, которая плакала из боязни, что ее побьет ее тетка . Госпожа Ван-дер-Лис утешила ее, разговорилась с ней и узнала достаточно, чтобы понять, что ее отец и мать были из числа бродячих акробатов, посещающих все храмовые праздники, что сама девочка с самого юного возраста была обучена балаганным штукам, что отец ее убился, выполняя какой-то трудный номер, мать умерла от нищеты и что так называемая тетка была мегера, колотившая бедную девочку и, в ожидании лучшего, обучавшая ее воровству. Я не знаю, знавали ли вы госпожу Ван-дер-Лис, это была такая же добрая женщина, как и сын ее — славный малый. Она удержала у себя ребенка, на которого тетка, как вы легко можете понять, не стала предъявлять своих прав, она стала ее воспитывать, учила ее читать, писать, считать; девочка выросла кроткою, скромною, благовоспитанною и хорошею хозяйкой. Когда бедная госпожа Ван-дер-Лис умерла, то ей было, по крайней мере утешением, что вместе со старою кухаркой Гудулой, которая стала глуха и уже плохо ходила, она оставляет своему сыну молодую пятнадцатилетнюю девушку, подвижную и живую, которая никогда не допустит, чтобы огонь в камине Бальтазара погас или чтоб его обед простыл и у которой к празднику всегда было в запасе тонкое столовое белье и серебро. При этом она была любезна, обходительна, кротка, красива; таково было, по крайней мере, мнение Корнелиуса, который открыл в ее глазах молнии, интересные совсем с другой точки зрения, чем молнии третьего класса… Но тсс!.. Я останавливаюсь, чтобы не злословить.

Я могу, впрочем, прибавить, что Христиана благосклонно относилась к снабжавшему ее хорошими книгами Корнелиусу. Для молодого учёного гораздо более подходящею женой могла быть такая хозяйка, как Христиана, чем самые прекрасные городские куколки, которые зачастую ничего не стоят. Но в этот вечерь гроза, по-видимому, парализовала язык молодой девушки. Она отказалась занять место за столом, где по обыкновению стоял и ее прибор… Под предлогом прислуживания двум друзьям, она ходила взад и вперед по комнате, плохо слушала что ей говорили, отвечала некстати и крестилась при каждом блеске молнии, вплоть до того времени, когда Бальтазар, обернувшись, увидал что ее нет и подумал, что она ушла к себе в комнату. Несколько минут спустя он пошел и приложился ухом к двери комнаты, выходящей в залу, рядом с кабинетом. Ничего не слыша, он окончательно убедился, что молодая девушка легла спать и, набив трубку, снова присел к Корнелиусу.

— Что с ней сегодня делается? — сказал Корнелиус, указав рукой на комнату молодой девушки.

— Это все от грозы, — отвечал Бальтазар. — Женщины ведь так боязливы.

— Если б они не были таковы, друг Бальтазар, то нам на долю не выпадало бы величайшее счастье охранять их как детей… в особенности ее, такую маленькую, нежную!.. Право, я не могу смотреть на нее без слез, она так мила, так добра, так нежна!.. Милое дитя!

— Э, э, господин Корнелиус, — возразил с улыбкой Бальтазар, — да вы почти так же увлечены Христианой, как и молнией!

Корнелиус слегка покраснел и пробормотал:

— Это вовсе не одно и то же!

— Ну, конечно… — отвечал, расхохотавшись, Бальтазар и, дружески взяв за руку Корнелиуса, сказал с той сердечною улыбкой, которая невольно заставляла всех любить его. — Послушай, неужели ты думаешь, что я не замечаю того, что делается вокруг меня. Да ты забавляешься не только пусканием змея на Амстеле, большое дитятко, ты играешь еще и в волан с Христианой… причем вы перекидываете друг другу ваши сердечки.

— Почему ты это думаешь? — пробормотал смущенный ученый.

— Да вот целые три месяца, друг Корнелиус, и я не думаю, чтоб это делалось только для моих прекрасных глаз… целые три месяца ты два раза на дню приходишь сюда: в полдень, когда отправляешься на свои занятия в зоологический сад, и в четыре часа, когда возвращаешься оттуда.

— Да ведь это самый кратчайший путь, — робко возразил Корнелиус.

— Да, чтобы заставить полюбить себя…

— Но…

— Послушай, — продолжал Бальтазар, не слушая его, — давай рассудим: Христиана не похожа на других молодых девушек. Я тебе отвечаю, что и сердце ее и головка настолько разумны, что вполне могут оценить такого учёного, как ты. Ты пожимаешь ей ручки, справляешься об ее здоровье, снабжаешь ее книгами, которые она поглощает. Ты читаешь ей целый трактат по химии по поводу пятна на платье, по естественной истории — по поводу горшка с цветами или по анатомии — по поводу кошки!.. Она слушает тебя самым внимательным образом, смотрит на тебя во все глаза, и ты хочешь, чтобы между двадцатипятилетним профессором и восемнадцатилетнею ученицей не замешалась любовь?

— Ну, хорошо, я люблю ее, — решительно отвечал Корнелиус. — Что же ты намерен предпринять по поводу этого?

— А ты?

— Я хочу жениться на ней.

— Ну, так и говори!

— Да я так и говорю!

— Ну, так поцелуй меня, — воскликнул Бальтазар, — и да здравствует веселье! Я тоже женюсь.

— Ого!.. — воскликнул с удивлением Корнелиус.

— Да, — продолжал Бальтазар с увлечением влюблённого, не видящего и не слышащего ничего кроме самого себя, — я женюсь на дочери банкира Сусанне Ван-Миелис.

Корнелиус сделал жест, долженствовавший выразить изумление и восторг. Бальтазар продолжал:

— Заметь, Корнелиус, что вот уже шесть лет, как я страстно люблю ее. Но ведь Сусанна, в настоящее время признанная дочь крупного банкира, была тогда его незаконною дочерью, ее мать была так бедна, что обе они приходили к нам шить платья. Помнишь ли ты это?.. И если бы я попробовал в то время громогласно заявить: «Вот моя жена!», то-то поднялся бы крик в моей семье. И я говорил сам себе потихоньку: «Придет время!.. Придет время!..» И вот это время настало. В один прекрасный день Сусанну с матерью посадили в карету и лошади помчались! Этот старый эгоист Ван-Миелис, не хотевший никогда видеть своей дочери, встретил ее случайно; он был тронут… он говорит, что почувствовал угрызение совести, но я думаю, что ему просто понадобилась нянька, которая стала бы ухаживать за ним во время приступов подагры. Ну, да как бы там ни было, ты знаешь конец не хуже меня. Прошлою зимой он умер, оставив своей дочери одно из крупнейших состояний во всем городе.