Роберт Гулик - Поэты и убийцы

— Господин, как вам удается писать такие громадные иероглифы?

— Я стою на козлах и орудую кистью в пять чи длиной. А когда расписываю ширмы, то переступаю по уложенным на них сверху лестницам. Велите вашим слугам приготовить ведро туши, Ло!

— Кому тут нужно ведро туши? — раздался мелодичный голос поэтессы.

Теперь, тщательно накрасившись, она просто лучилась красотой, и ее оливково-зеленое платье было сшито так, что скрывало некоторую избыточную полноту фигуры. Судья наблюдал за беспечной непринужденностью, с которой она присоединилась к общему разговору, сразу взяв верный тон с академиком и Чаном: непосредственность коллеги по перу сочеталась в ее речах с почтительностью. Лишь долгая карьера куртизанки могла дать женщине подобную легкость в общении на равных с мужчинами вне семейного круга.

Старый домоправитель распахнул раздвижные двери, и Ло пригласил своих гостей в пиршественный зал. Ярко расписанные потолочные балки поддерживались четырьмя толстыми колоннами, покрытыми красным лаком, и на каждой из них были золотом сделаны сулящие удачу надписи. Иероглифы на правой колонне гласили: «Весь народ наслаждается годами всеобщего мира», им вторила надпись на соседней колонне: «Счастливы те, кем правит мудрый и праведный государь». Арочные дверные проемы по обе стороны обрамляла замысловатая резьба. Левая арка вела в боковой зал, где слуги подогревали вино. Во втором смежном зале напротив разместился оркестр из шести музыкантов: двух флейтистов, двух скрипачей, девушки с губным органом и еще одной, сидевшей за большой цитрой.

Когда оркестр заиграл веселую мелодию «Приветствую высоких гостей», судья Ло церемонно отвел академика и придворного поэта на почетные места перед огромной трехстворчатой белой шелковой ширмой у дальней стены. Оба гостя возражали, уверяя, что недостойны такой чести, но дали Ло себя убедить. Он пригласил судью Ди сесть за стол слева, так что он оказался соседом Чана, а потом провел Могильщика Лу на место во главе правого стола. Затем он попросил поэтессу сесть по левую руку судьи Ди, а сам занял самое скромное место возле Могильщика.

Каждый стол покрывала дорогая красная парча с вышитой золотом каймой: тарелки и чаши были из великолепного цветного фарфора, винные кубки — из чистого золота, а палочки для еды — из серебра. На блюдах горами лежали кушанья из приправленных специями мяса и рыбы, ломти спрессованной ветчины, специальным образом приготовленные утиные яйца и бесчисленное количество других холодных деликатесов. И хотя зал и заливал свет расположенных вдоль стен высоких светильников, на каждом из трех столов стояло по две длинных красных свечи в кованых серебряных подсвечниках. Когда служанки подали вино, судья Ло поднял свой кубок и выпил за здоровье и удачу всех присутствующих. После этого все взялись за палочки для еды.

Академик сразу же завел разговор с Чаном, и они стали вспоминать общих столичных знакомых и обмениваться новостями. Таким образом, у судьи появилась возможность обратиться к поэтессе. Он вежливо поинтересовался, когда она прибыла в Цзиньхуа. Оказалось, что ее два дня назад привез сюда конвой в составе десятника и двух солдат, поселив в комнатенке маленькой гостиницы за «Сапфировым павильоном». Без следа смущения она добавила, что зашла поболтать о былых деньках к старой даме, заправлявшей этим заведением, потому что та некогда работала в том же публичном доме, что и она сама.

— В «Сапфировом павильоне» я познакомилась с Маленькой Феникс, — добавила Юлань, — она превосходная танцовщица и очень умная девушка.

— Мне она показалась несколько излишне честолюбивой, — ответил судья Ди.

— Вам, мужчинам, никогда не понять женщины, — сухо проговорила поэтесса. — И, возможно, это очень хорошо — для нас.

Она смерила раздраженным взглядом академика, который в этот момент произносил продуманную, затейливую речь.

— Итак, я уверен, что говорю от имени каждого, когда выражаю глубокую благодарность судье До, одаренному поэту, блестящему управленцу и безупречному хозяину! Мы благодарим его за то, что в канун сулящего удачу праздника Луны он собрал тесный круг близких по духу старых друзей, пребывающих в совершенной гармонии за этой праздничной трапезой! — Обратив сверкающие глаза к поэтессе, он сказал: — Юлань, сочините для нас оду в честь этого события! «Счастливое воссоединение» — вот ее тема.

Поэтесса взяла свой кубок с вином и некоторое время вертела его в руках, а потом продекламировала сильным, звучным голосом:

Когда она замолчала, судья Ло с довольной улыбкой кивнул. Но судья Ди заметил, что Могильщик смотрит на поэтессу с беспокойным блеском в выпуклых глазах. А она уже декламировала следующую строфу:

Повисло потрясенное молчание. Придворный поэт густо покраснел. Сердито посмотрев на поэтессу, он проговорил, с трудом владея собственным голосом:

— Вы упоминаете о ситуации, которая сложилась исключительно временно, Юлань, и только в тех местах, где свирепствуют наводнения или засухи.

— Такая ситуация существует всегда и везде. И вам это известно! — возразила поэтесса.

Судья Ло поспешно хлопнул в ладоши, музыканты завели радостную, живую мелодию, и в зал вплыли две очень молодые девушки-танцовщицы. На одной было длинное струящееся платье из прозрачного белого газа, на другой — лазурно-голубое одеяние. Присев в низких реверансах перед главным столом, они подняли руки над головами и начали медленно поворачиваться, так что низ их длинных рукавов взвихрился вокруг них широкими кругами. Пока одна танцевала, приподнявшись на кончиках пальцев своих крошечных ножек, другая опускалась на одно колено, а потом они быстро сменяли друг друга. Это был известный танец «Две ласточки весной», и, хотя девушки старались изо всех сил, они, казалось, стеснялись своей наготы под тонкими одеяниями. Им явно не хватало раскрепощенности опытных танцовщиц. Гости не обращали на них особого внимания и вели общий разговор, а слуги тем временем выставляли на стол исходящие паром горячие блюда.

Судья Ди незаметно наблюдал за напряженным лицом своей соседки, которая вяло ковырялась в тарелке. Он знал из ее биографии, что ей действительно довелось испытать нищету, и оценил ее искренность. Однако по отношению к их щедрому хозяину чтение подобных стихов было поступком нелюбезным, более того, просто грубым. Судья нагнулся к ней и спросил: