Николай Свечин - Неизвестные рассказы сыщиков Ивана Путилина, Михаила Чулицкого и Аркадия Кошко [СИ litres]

– Послушайтесь, Николай Степанович, вы моего доброго совета, совета вашего старого друга. Откажитесь вы от неё. Вижу я, что вы попали в очень цепкие и крепкие руки. Уходите, пока не поздно. Мне вас искренне жаль.

– Не могу, Варвара Николаевна. Дал слово. К тому же, признаюсь откровенно, я первый раз в жизни так увлечён. Если люди в мои годы полюбят, то навсегда. Расстаться я не могу, но я буду следить, я буду наблюдать. Если только я увижу, что она не такая, как я себе её представляю, если она не чистая девушка, во что я верю, о, тогда!..

– Пока не поздно, уезжайте. Берите отпуск и уезжайте.

– Не могу…

Николая Степановича никто не узнавал. Он был всё время задумчив и рассеян до невозможности. Сослуживцы всегда считали его человеком с большими странностями, а теперь, указывая на него, прикладывали палец ко лбу и говорили: «Начинается. Скоро совсем того!»

И сам Николай Степанович замечал, что нервы у него страшно расстроены. Несмотря на полное желание взять себя в руки, он не мог этого сделать. Он чувствовал, что он вышиблен из своей прежней спокойной колеи, и не находил выхода из того положения, в которое сам себя поставил.

– Я вижу, что буду страшно несчастлив, но я её люблю, – рассуждал он сам с собой, – отказаться от свадьбы, бежать? Не могу. Что такое она? Необъяснимая загадка. Наряду с полной наивностью при её несомненной девичьей невинности и такие взгляды на жизнь! Это непонятно. Если бы это была искушённая жизнью вдова, я отчасти понял бы, может быть, её взгляды. Между тем я уверен, убеждён, что она сама невинность. Конечно, в этом виноват наш век, наше общество, виноваты мы сами, мужчины-неврастеники. Если замужние женщины стараются своими костюмами подражать кокоткам, почему же не допустить, что девицы, нахватавшись либеральных идей, начитавшись лёгких романов и наслушавшись речей о свободе, начинают ставить какие-то невозможные условия в будущей семейной жизни, о которой не имеют ни малейшего понятия? Нет, она чиста, как голубица! Такие невинные глаза, такой невинный взгляд! Прости меня, дорогая, что я мысленно погрешил пред тобой!

Пока Николай Степанович терзался сомнениями и сам с собою рассуждал, Антонина Осиповна действовала.

Мы застаём её вместе с Валерией Францевной.

– Ну-с, выкладывайте. Покончили с Жирто? Можно ли надеяться на эту девушку? – спрашивала с деловым видом Антонина Осиповна.

– Как я уже вам говорила, девушка эта живёт вдвоём с матерью, вдовой мелкого чиновника. Нуждаются они очень, пенсия маленькая. Машенька Семёнова, несмотря на то, что окончила гимназический курс, нигде не может найти себе занятий, так как у неё нет никакой протекции. Очень желала бы поступить на службу на какой-нибудь контроль железной дороги.

– Это легко можно будет устроить через Ивана Ивановича. Обещайте.

– Я и так много чего уже наобещала ей. Ей года двадцать два, и она недурна собой. Конечно, поэтому ей хотелось бы получше одеваться. А средств нет. Вот Жирто и наметила её для себя через своих агентов. Сначала давала деньги ей под расписку. Нельзя сказать, чтобы она все эта деньги потратила на наряды. Девушка она добрая, хорошая и часть денег отдавала матери, которую очень любит. У той болезнь сердца, и она работать не может. На вопрос матери, откуда деньги, объяснила, что получает иногда у подруги письменную работу. Теперь Жирто, когда накопилось долга больше шестидесяти рублей, и приструнила её. Она пригрозила предъявить расписки к взысканию и наложить арест на пенсию матери. Дура эта в делах ничего не понимает, перепугалась и стала умолять не губить мать. В конце концов, она согласилась продать себя за триста рублей. Как вы приказали, я выкупила записку и дала Жирто отступного сто пятьдесят рублей. С Машенькой я познакомилась, переговорила, она теперь ждёт, когда может увидеться с вами.

– Рано ещё. Я переговорю с ней дня за два до свадьбы. Только смотрите вы за ней в оба!

– Не беспокойтесь. Наблюдаю как следует. Она просит вперёд сколько-нибудь.

– Вот возьмите и дайте ей двадцать пять рублей. Пока больше не дам. Передайте ей, что скоро сама переговорю с ней. Затем будьте с женихом особенно осторожны и избегайте разговаривать с ним. Я начинаю его бояться. Он какой-то особенный, не такой, как все остальные мужчины. Обмануть его можно как малого ребёнка, всему поверит! Ну, обмани я любого – что он сделает, если обман наружу вылезет? Рассердится, обругает, побьёт, прогонит, разведётся или, наконец, простит. А этот? Меня пугает, что он поступает не так, как другие, всё как-то иначе, по-своему рассуждает. Потому мне и страшно, что легко обмануть его. А вдруг что-нибудь прорвётся! Трудно сказать, что он может натворить. Даже жутко как-то становится, когда подумаешь, что он всё узнает! А я ведь не из трусливых.

День свадьбы был назначен. Николай Степанович подчинился без всякого протеста всем продиктованным ему условиям, при которых должно было состояться венчание, хотя и находил некоторые из них странными: решено было о дне свадьбы никому не объявлять, и никаких приглашений не делать; венчание должно быть в одной из загородных церквей, в которую никто не должен допускаться; тотчас по выходе из церкви молодые отправляются вдвоём на Финляндский вокзал и едут на Иматру; план дальнейшего свадебного путешествия будет разработан на досуге там, на Иматре.

Николай Степанович был угрюм и просил только об одном, чтобы день свадьбы был назначен как можно скорее.

«Раз решено, что это должно произойти, пусть скорее!» – постоянно твердил он, отвечая на свои мысли.

Скорейшее назначение дня свадьбы согласовалось с планами Антонины Осиповны. В этом желании и жених, и невеста были солидарны, хотя и по разным причинам.

В голове Николая Степановича сильно шумело. Он был необыкновенно весел и оживлён. Чувствовал какую-то лёгкость во всём теле, готов был прыгать, танцевать и целоваться с каждым встречным.

– Какой ты весёлый! Если бы здесь не было постороннего народа, я тебя крепко-крепко поцеловала бы, дорогой мой, милый Коля! – говорила в общем зале Финляндского вокзала молодая жена своему мужу.

– Я и сам не думал, что мне будет так весело, – отвечал Николай Степанович, – это от счастья!

Это от вина! Заметим мы от себя, Николай Степанович вообще мало пил. Поэтому вино действовало на него сильно. Сегодня же с утра он почти ничего не ел. Еда не шла ему на ум. Он был необыкновенно мрачен.

«Не застрелиться ли? – мелькнула у него мысль. – Вот будет общее изумление. Священник вместо того чтобы венчать, будет хоронить. Хоронить! Какое странное это выражение. На народном языке хоронить значит прятать. Зачем прятать? Конечно, только потому, чтобы не отравлял воздух никому не нужный труп. А живой я разве кому-нибудь нужен? Антонине? Она уверяет, клянётся, что любит меня. Правда ли это? И почему у меня является это страшное, ни на чём не основанное сомнение? Инстинктивное какое-то. Вздор! Неправда! Она действительно меня любит. Останемся в живых! Ну, разумеется, я буду неимоверно счастлив. Стоит только ей доказать, что она меня любит. И как ещё я буду счастлив! Почему же это сомнение? Точно кто-то подсказывает, что она меня всё время и во всём обманывает. Пустяки! Расстроенные нервы и больше ничего. Теперь всё разъяснится скоро. Тогда увидим. Покончить с собой – одно мгновение. Скорее в церковь! Скорее всё разрешить и разъяснить»!