Агата Кристи - Врата судьбы

– Если хочешь, ее отвезу я.

– Нет, мне хочется сделать это самой.

– Хорошо, – согласился Томми. – Тогда я просто поеду с тобой и помогу тебе выгрузить ее.

– Думаю, что помощника найти будет несложно, – ответила ему Таппенс.

– Может, да, а может, и нет. Самой тебе напрягаться ни в коем случае нельзя.

– Хорошо, – сдалась Таппенс.

– У тебя что, есть еще какие-то причины поехать туда самой?

– Я просто подумала, что смогу порасспросить людей, – объяснила она.

– Я никогда не знаю, что ты собираешься делать, Таппенс, но хорошо знаю этот твой взгляд, когда ты действительно собираешься что-то сделать.

– Выгуляй лучше Ганнибала, – предложила миссис Бересфорд. – С собой я его взять не смогу. Совсем не хочу стать участницей собачьих боев.

– Хорошо. Гулять пойдешь, Ганнибал?

Пес, по укоренившейся привычке, ответил утвердительно. А его согласие или несогласие не заметить было просто невозможно. Он изогнулся всем телом, замахал хвостом, поднял лапу, потом опять поставил ее на пол и сильно потерся головой о ногу Томми. «Ну конечно, – говорил он всем своим видом. – Ведь именно для этого ты и существуешь, мой дорогой слуга. И сейчас мы с тобой прогуляемся по улице. Надеюсь, что там будет много ароматов».

– Тогда пошли, – сказал Томми. – Я возьму с собой поводок; и не вздумай выбегать на проезжую часть, как в последний раз. Еще немного, и один из этих «длинных транспортов» [13] Так бывает написано на фурах для междугородных перевозок ( англ. LONG VECHILE). тебя прикончил бы.

На морде Ганнибала было написано: «Я очень хорошая собака и всегда делаю то, что мне говорят». И хотя это и было ложью от начала до конца, данное выражение часто вводило в заблуждение даже тех людей, которые хорошо знали Ганнибала.

Томми загрузил медную лампу в машину, еще раз отметив, что она очень тяжелая, и Таппенс уехала. Проследив, как она завернула за угол, Томми застегнул поводок на шее собаки и вышел с ним на улицу. Там он свернул в переулок, ведущий к церкви, и отстегнул поводок, потому что здесь транспорта практически не было. Ганнибал поблагодарил его, громко фыркнув, и приник носом к клочкам травы, которые были разбросаны у стены, идущей вдоль переулка. Если б он умел говорить, то сказал бы следующее: «Изумительно. Какие богатые запахи. Здесь проходила большая собака. Скорее всего, эта ужасная немецкая овчарка. Здесь раздавалось низкое рычание. Терпеть не могу немецких овчарок. Если опять встречу ту, что укусила меня тогда, то цапну ее в ответ. Боже, как это восхитительно!.. Здесь пробежала маленькая сучка. Да, да – мне бы хотелось с ней встретиться. Она, скорее всего, из этого дома… Сейчас проверим».

– Немедленно выйди из ворот, – приказал Томми. – И не заходи не на свои участки.

Пес притворился, что ничего не слышит.

– Ганнибал!

Тот во всю прыть бросился к углу дома, за которым скрывалась кухня.

– Ганнибал! – закричал Томми. – Ты слышишь, что я говорю?!

«Слышу ли я вас, хозяин? – ответил Ганнибал. – А вы разве что-то сказали?.. Ах, ну да, конечно».

Услышав резкий лай, доносившийся из кухни, он стремглав присоединился к хозяину и теперь бежал в нескольких дюймах от ног Томми.

– Хороший мальчик, – сказал хозяин.

«Конечно, хороший, а как же еще? Как только тебе потребуется моя помощь – я тут, рядом, всего в одном футе».

Они подошли к боковым воротам, которые вели на кладбище. Ганнибал, который совершенно непостижимым образом умел менять свои размеры в зависимости от желания – вместо того чтобы остаться широкоплечей и немного полноватой собакой, он в любой момент мог вытянуться просто в черную нитку – без всяких усилий пролез между их прутьями.

– Вернись, Ганнибал, – велел ему Томми. – Тебе нельзя на кладбище.

На это Ганнибал мог бы, если б захотел, ответить: «А я уже на кладбище, хозяин». Он носился по кладбищу с видом собаки, которую выпустили погулять в особенный очаровательный садик.

– Ты очень плохая собака! – произнес Томми.

Он открыл ворота, вошел и стал ловить Ганнибала с поводком в руке. Последний как раз находился у самой церкви и всем своим видом показывал, что собирается воспользоваться слегка приоткрытой дверью и проникнуть внутрь. Однако Томми успел догнать его и взять на поводок. Ганнибал взглянул на него так, как будто хотел этого с самого начала.

«Берешь на поводок? – как бы произнес он. – Ну конечно. Я знаю, что это престижно. Это доказывает, насколько я ценная собака». И завилял хвостом.

Так как никто вокруг не возражал против того, чтобы Ганнибал гулял по кладбищу, находясь на поводке у своего хозяина, Томми стал разглядывать могилы, как бы проверяя еще раз ту информацию, которую Таппенс собрала накануне. Сначала он осмотрел древний каменный памятник, который располагался совсем рядом с небольшой дверью, которая вела в церковь. Этот памятник был, пожалуй, самым древним на кладбище. Там их размещалось несколько, и на большинстве стояли даты, относившиеся к XVIII веку. Однако именно этот заинтересовал Томми больше всего.

– Странно, – сказал он себе под нос. – Чертовски странно.

Подняв голову, Ганнибал посмотрел на своего хозяина. Он не понял, что тот сказал. Для него, как для собаки, в памятнике не было ничего интересного. Поэтому пес уселся на задние лапы и вопросительно уставился на хозяина.

Таппенс была приятно удивлена, когда лампа, к которой они с Томми относились с такой антипатией, была принята устроителями столь тепло и благодарно.

– Как мило с вашей стороны, миссис Бересфорд, привезти нам такую очаровательную вещицу. Очень, очень интересно… Наверно, вы купили ее где-то за границей, во время ваших путешествий?

– Да, – ответила Таппенс. – Мы купили ее в Египте.

В этом она сильно сомневалась, потому что с момента покупки прошло лет восемь-десять. Они могли купить ее в Дамаске, подумала Таппенс, или в Багдаде, а может быть, и в Тегеране. Но Египет показался ей более интересным, потому что в последнее время не сходил с первых страниц газет. А кроме того, лампа действительно выглядела вполне «египетской». И даже если она купила ее в какой-то другой стране, все равно лампа относилась к тому периоду, когда копировать египетские мотивы было модно.

– Понимаете, – пояснила Таппенс, – для нашего дома она великовата, и я подумала…

– Уверена, что мы должны разыграть ее в лотерею, – сказала мисс Литтл.

Мисс Литтл в некотором роде отвечала за организацию базара. У нее было прозвище Приходской Звонарь, в основном потому, что она была в курсе всех событий, происходивших в округе. Фамилия ее могла ввести в заблуждение [15] По-английски Литтл значит «маленький». , так как на самом деле она была крупной, дородной женщиной соответствующих пропорций. Звали ее Дороти, но все предпочитали называть ее «Дотти».