Эрл Гарднер - Полное собрание сочинений. Том 26. Убийство в спальне

— Меня интересует еще вот какой вопрос, — продолжил Мейсон, — в четыре последних дня до смерти миссис Бейн не меняли ли вы метод лечения?

— За четыре последних дня до смерти — нет, не менял. До этого доза была немного посильнее. Кроме того, и я должен прямо здесь заявить, что я проявлял особую осторожность в лекарственных дозировках, ибо боялся, что у больной может развиться предрасположенность к самоубийству. Вот почему я старался никогда не давать излишнее количество пилюль, или таблеток, чтобы пациентка не могла накопить смертельную дозу. Мистер Мейсон, вы довольны моим ответом?

— В определенной степени, да, — согласился адвокат. — Большое вам, доктор, спасибо.

Судья Ховисон взглянул на Гамильтона Бюргера:

— Сейчас 16.30, Бюргер. Есть ли у вас свидетель, которого вы могли бы вызвать и который…

— Боюсь, что на полный допрос свидетеля времени нет, ваша честь, хотя, мне кажется, мы могли бы все же начать уже сегодня, так как я предвижу весьма пристрастный перекрестный допрос со стороны моего уважаемого коллеги, который несомненно займет довольно-таки много времени.

— Ну что ж, это ваше право, — любезно согласился судья Ховисон.

— Тогда я попрошу, вызвать мистера Натана Бейна, — деловито распорядился Гамильтон Бюргер.

Натан Бейн выступил вперед и был приведен к присяге. Сейчас он выглядел совершенно иначе, и это стало сразу же заметно, едва он появился в свидетельской ложе. Это был совсем другой Натан Бейн, чем тот, которого Мейсон выставил в таком невыгодном свете во время процесса по делу Нелли Конуэй. Было видно по всему, что он тщательно приготовился, был основательно натаскан и полон решимости пустить в ход, не упуская не малейшего шанса, всю силу своего ораторского дара.

Гамильтон Бюргер поднялся и подошел к свидетелю, который старательно демонстрировал чувство скромного достоинства и откровенную искренность.

— Мистер Бейн, — задал он свой первый вопрос, — вы вдовец, муж покойной Элизабет Бейн?

— Да, сэр.

— И по условиям завещания, которое представлено для утверждения, вы не наследуете никакой части ее состояния?

— Нет, сэр. Ни единого цента.

— Вы выслушали показания Нелли Конуэй, где говорится, что вы вручили ей определенные лечебные средства для передачи своей покойной жене?

— Да, сэр.

— Мистер Бейн, будьте любезны, расскажите мне и членам жюри присяжных, и я прошу вас быть предельно откровенным с нами, обо всех обстоятельствах, связанных с этим делом.

Натан Бейн глубоко и сокрушенно вздохнул, повернулся и прямо посмотрел на членов жюри.

— Мне трудно и очень горько сознавать это, но я вынужден признаться, что я сам, только я сам, исключительно по собственной опрометчивой глупости, загнал себя в безысходный жизненный тупик, который закончился так неожиданно и трагически. Я глубоко, очень глубоко сожалею о случившемся, и я готов изложить все факты, которые позволят вам, уважаемые члены жюри…

— Так излагайте их без всех этих театральных эффектов, — прервал разглагольствования Бейна Мейсон. — Ваша честь, я протестую. Этот свидетель не излагает факты, а предлагает готовые выводы для жюри. Пусть он отвечает на прямо поставленные вопросы и излагает только факты и одни факты.

— Мистер Бейн, излагайте факты, — предложил Гамильтон Бюргер с едва заметной самодовольной ухмылкой.

Натан Бейн, усиленно изображая своим видом кающегося грешника, продолжил голосом, выражавшим глубокое сожаление и неподдельное смирение:

— В моих отношениях с женой за последние месяцы было все, кроме счастья. Я действительно попросил

Недли Конуэй передать Элизабет четыре таблетки и присмотреть, чтобы она их приняла, но сделать это так, чтобы ни врач, ни кто-либо другой об этом не узнали.

— Что это были за таблетки? — осведомился деловым тоном Гамильтон Бюргер.

— Их было четыре, — ответил Бейн. — Две из них — пятигранные таблетки аспирина, две другие — снотворное.

Гамильтон Бюргер, поднаторевший в юридических тонкостях и стратегии судебных процессов, понизил голос до точно отмеренной дозы симпатии и сочувствия, подчеркнув, что ему неприятно подвергать Натана Бейна такому суровому испытанию, но в интересах правосудия сие необходимо.

— Будьте любезны, расскажите присяжным о причине ссоры с женой перед ее смертью?

И снова Натан Бейн повернулся, посмотрел на членов жюри, затем опустил взгляд и робким смиренным голосом промолвил:

— Я лгал жене, изменял брачной клятве, и она узнала о моей супружеской неверности.

— Это — единственная причина? — уточнил Гамильтон Бюргер.

— Мы все больше и больше отдалялись, — признался Натан Бейн и в порыве искренности, устремив глаза на жюри, как бы обнажая до глубины свою душу, проникновенно произнес: — Если бы этого не случилось, я не искал бы связей на стороне, но… — Он оборвал фразу, приподнял руку, махнул в отчаянии и снова опустил глаза.

— Поймите, что мне неприятно так же, как и вам, я чувствую, что приходиться вдаваться в такие подробности, — сказал Гамильтон Бюргер, — но, видимо, без этого не обойтись — жюри должно представлять полную картину случившегося. Почему вы захотели, чтобы жена приняла эту дозу лекарств, такую сильную порцию снотворного?

— Моя жена перехватила несколько писем в мой адрес, содержавших документальные доказательства моей неверности, — Натан Бейн говорил, не поднимая глаз. — Она приняла решение возбудить дело о разводе. Я не хотел этого. Я ее любил. Мое другое увлечение просто было одной из тех легких связей на стороне, которые мужчина заводит зачастую необдуманно й беспечно! когда появляется соблазн, не учитывая возможные последствия для семьи, которые неизбежно наступают в таких случаях. Я не хотел развода с женой.

— Почему же вы решились таким образом вручить ей таблетки?

— Она не разрешила бы войти в ее комнату, хотя дверь всегда была не заперта. Сиделки же время от времени входили и выходили и не всегда находились в комнате. Когда она засыпала, сиделки приходили на кухню попить кофе или горячего молока или перекусить что-нибудь. Я рассчитывал незамеченным войти к ней в комнату и, пока они находились на кухне, попытаться найти эти письма.

— Могли бы вы найти их, не усыпляя жену?

— После автокатастрофы она стала очень нервной, страдала бессонницей. Позвоночник у бедной девочки был сломан, и, я думаю, что именно это оказало фатальный эффект на всю ее нервную систему, но, конечно, надо добавить, ее угнетало сознание, что ничего нельзя изменить, и у меня сложилось впечатление, что она начала понимать, что, возможно, никогда не сможет снова ходить. Сон ее часто прерывался, она просыпалась при малейшем шорохе. Я понимал, что произойдет катастрофа, если она увидит меня в комнате, когда я буду пытаться найти эти документы. Даже само мое присутствие в комнате раздражало ее, и доктор Кинер недвусмысленно предупредил меня, что не надо нервировать ее. Он прямо сказал мне: «Не входите в ее комнату».