Наталия Антонова - Кипение страстей

Бросился Кадди к любимой, прижал её к сердцу и стали они вместе бродить по горам, не ведая благодаря кофе, ни усталости, ни болезней, ни старости, ни даже самой смерти.

Говорят, что и до сих пор путники встречают счастливую пару в горах.

— Красиво, — сказала Мирослава.

Юрий кивнул, — а, вот, в Турции, многие за любовь к кофе заплатили головой.

— Да?..

— Правда, это было очень давно…

— Расскажите, — попросила Мирослава.

— Пожалуйста, — он пожал плечами, — пристрастие арабских мусульман к потреблению кофе вызвало переполох среди высших сановников ислама ещё в 1511 году. И они созвали в Мекке известный «Совет кофе». Этим деятелям пришло в голову, что кофе напиток дьявола, действующий на разум и чувства правоверных с целью отвлечения их от истинной веры. Кофе, недолго думая, запретили наравне с вином. Хотя в Коране нет об этом ни слова.

Каждый магометанин, осмелившийся нарушить запрет, строго карался.

Но страсть к кофе была сильнее страха, и он продолжал гордо шествовать по миру, с триумфом покоряя целые народы.

Мирослава с интересом слушала, и Юрий продолжал:

— По сохранившимся историческим источникам после арабов, кофе познали турки. Случилось это где-то в первой половине 16 века во времена правления султана Сулеймана Великого.

Лет через двадцать в Константинополе появились первые кофейни, где люди встречались, наслаждались волшебным ароматным напитком и общались между собой. За чашкой кофе собиралась элита того времени — учёные, писатели, философы… Велись горячие разговоры, переходившие в споры. Вскоре кофейни стали излюбленным местом для встреч и их стали называть «научными кружками».

При приготовлении и подаче кофе тщательно соблюдались традиции — хозяин кофейни приготовлял кофе в специальной медной лужёной кастрюльке «турке» с длинной ручкой и широким дном. Кверху форма кастрюльки сужалась. Варили кофе на слабом огне, медленно доводя до кипения, чтобы на поверхности образовывалась пена. Подавали кофе в специальных кофейных чашечках — филджанах. Пили его медленными, маленькими глотками, шумно потягивая.

Идиллию, как всегда, разрушили политики.

Собираясь в кофейнях, они выдвигали требования о равенстве и справедливости, плели заговоры против деспотической власти султана.

Нашёлся Некто, оповестивший султана о том, что происходит в кофейнях.

Виновным во всём признали… кофе.

Султан Турции издал приказ: «Величайший, прославленный, сильнейший в мире владетель и властелин, халиф и падишах Мурат 14, покоритель мира, принял мудрое решение: закрыть все кофейни. С сегодняшнего вечера ни одна кофейня не должна быть открыта. Не будет больше продаваться эта язва, этот столб шатра пьянства и разврата. И да не найдётся неразумного человека, который не прислушался бы к приказу. Потому что ему отрубят голову, что будет наименьшим наказанием…»

И в сопровождении многочисленных воинов в ту же ночь Мурат самолично отправился полюбоваться, как подданные исполняют его приказ.

Результат был неутешительным — 146 владельцев кофеен и посетителей, не подчинившихся приказу султана, были схвачены, зарезаны, а затем повешены на деревьях в назидание другим.

Однако жестокость султана привела к обратному результату. Посетители кофеен, большинство которых принадлежало к тогдашней элите, взбунтовались. Ночью на стенах домов стали расклеиваться призывы к неповиновению султану.

Один из таких призывов гласил: «Свирепый султан, прежде чем объявлять вне закона арапа («арапом» называли зёрна кофе) рассей, о, тиран, пары, которые исходят от крови, ежедневно проливаемой твоими палачами. Бунтуют наши угнетённые души».

Султану ничего не оставалось делать, как отменить приказ, и кофейни вновь были открыты.

— Грустно, — сказала Мирослава.

— Ничуть, — возразил Юрий. — За любовь нужно платить!

— Но не головой же?! — не согласилась Волгина.

— Именно головой! — воскликнул он и процитировал: «… Ценою жизни ты мне заплатишь за любовь»! — его глаза как-то странно сверкнули.

— Блок ваш любимый поэт? — спросила Мирослава, чтобы как-то сменить тему…

— Нет, — он качнул головой, — любимый Лермонтов. Особенно, вот это: «Я горд — прости — люби другого…»! — произнёс он неожиданно жарко.

И Мирославе показалось, что в этом горьком пламени чужого стиха свернулось в стальную пружину отравленное жало уязвлённого самолюбия Юрия Базилевского.

— «Я горд! — прости — люби другого…» — повторила она задумчиво.

— А вы любите Лермонтова? — прервал её размышления Базилевский.

— Я?.. — переспросила Мирослава, — пожалуй, не очень… Он слишком мрачен для моего мироощущения.

— Ну и зря, — сказал он, — вам, наверное, нравятся наши современные рифмоплёты? — в его голосе была нескрываемая насмешка.

Пренебрежение Юрия Базилевского к собратьям по перу неприятно удивило Мирославу.

— А, впрочем, — подумала она, — поэты, кажется, терпеть не могут друг друга…

— Нет. Я люблю Гёте, Шекспира, Тютчева… — ответила она на вопрос Юрия.

— Весь мир театр, — перебил он её, — а женщины неподражаемые актрисы, — закончил Базилевский неожиданно.

— Не припоминаю такого у Шекспира…

Он засмеялся, — это не Шекспир. Это я!

— В таком случае, актёрство присуще не только женщинам.

— Нет, именно женщинам, — упорно проговорил Юрий, и в его глазах вспыхнула ярость.

Но он взял себя в руки и спросил, почти спокойным голосом, — а зачем вы хотите видеть мою жену?

— Опомнился сокол, — подумала Мирослава и ответила, — по делу.

— Секрет? — усмехнулся он.

— Можно сказать, что да. Ведь у вас тоже, наверное, есть секреты?..

— У меня нет секретов. Я открыт миру, а мир открыт мне.

Мирослава решила промолчать, и не отвечать на импульсивные выпады известного поэта.

— Когда я женился, — сказал Юрий, — моя жена казалась мне ангелом.

Мирослава не удержалась, — трудно заподозрить ангельскую сущность в оболочке деловой женщины, да ещё в нашей стране. Без зубов и когтей не обойтись.

— Значит, я ошибался. О! Как я был наивен! Как слеп! — он воздел руки к потолку, а потом схватился за голову, — но я так люблю своего сына! — искреннее отчаяние зазвенело в его голосе.

Мирослава молча, смотрела на поэта.

— Хотите тосты? — спросил он неожиданно.

— Пожалуй, — осторожно произнесла она.

Юрий включил тостер и через несколько минут подал Мирославе тарелку с подрумяненными тостами.

— Вы любите свою жену? — спросила Мирослава.

Базилевский явно не ожидал от неё такой бесцеремонности, он удивлённо воззрился на Мирославу и разглядывал её не отрываясь пару минут.

Она не препятствовала удовлетворению его интереса.

— Когда женился, любил. Очень, — наконец ответил он, — можно даже сказать, слепо обожал, — Юрий глубоко вздохнул.