Екатерина Островская - Покопайтесь в моей памяти

– Какой Даниил? – переспросила женщина. – Нет здесь таких и никогда не было.

Так оборвалось ее счастье.

Павлова выпустили. Завод составил петицию, а начальник Первого отдела договорился с кем надо. На работе Владимира лишили квартальной премии. Он примчался к Лизе, но она отказалась с ним разговаривать. Он стоял под окнами, звонил, каялся и даже плакал. Но она была непреклонной. Его родители приезжали к ней, умоляя простить их непутевого сына. И тогда Лиза, уже сама расплакавшись, призналась, что любит другого. Ей не поверили. А через два месяца уже ее мама отправилась к его родителям и сообщила, что ее дочь беременна.

Лиза не хотела замуж. Хотела, конечно, но за другого. Ее уламывали три месяца. Свадьбу сыграли скромную. Владимир на свадьбе не пил спиртного вовсе. Даже к шампанскому не прикоснулся. Прожили вместе почти шесть лет. А за это время объединение, на котором трудился Павлов, развалилось: все здания, загородная база отдыха и даже заводской стадион были распроданы за копейки. Вот тогда Володя запил нещадно, но мучить жену не стал – ушел к какой-то женщине, с которой познакомился в пивном баре. Но прожил с той не более года. Умерли они в один день, отравившись метиловым спиртом, из которого была изготовлена паленая водка. Бывшая свекровь пригласила Сухомлинову на похороны. Лиза пошла и даже произнесла несколько слов у гроба бывшего мужа. Сказала, что Володя был замечательным человеком, умным, таланливым и очень добрым. Народу собралось немного – не более десятка человек, все спешили на поминки и Лизу не слушали.

Бывшая свекровь обняла ее и шепнула в ухо:

– Дурачок Володька: из-за проклятой водки такую жену потерял. Дай Бог тебе, Лизонька, встретить хорошего человека.

А Лиза и не хотела никого встречать. Она продолжала любить Даниила. Любила, несмотря ни на что, зная, что не увидит его никогда.

А потом он, постаревший, но такой же элегантный, принес ей на оценку золотой фамильный рубль Николая Первого. Пришел, разговаривал с ней, но не узнал.

Она едва успела сменить Нину Николаевну, как во двор въехала машина с надписью «Следственный комитет» на дверях. Из автомобиля вышел тот самый Егоров, который уже опрашивал ее. Следователь был в гражданской одежде – в серой курточке и черных брюках. Егоров нажал на кнопку переговорного устройства и при этом так приблизил к камере свое лицо, что на мониторе оно превратилось в серый расплывчатый блин.

Она впустила его, и Егоров, подойдя к скворечнику, удивился:

– Опять вы? Что-то вы зачастили. Или у вас так принято – через день под ремень?

– Одна болеет, да и потом по известным причинам у нас чехарда началась, каждая хочет подмениться, чтобы на работу не выходить, пока все это не закончится.

– Вы имеете в виду следствие? Так от вас все зависит. Чем скорее вы все расскажете, тем скорее я перестану здесь появляться. Ведь наверняка вы что-то знаете.

– Я лично? – удивилась Сухомлинова.

– В том числе и вы. Хотя, может быть, только вы и знаете, почему, за что… Вы же были знакомы с убитым не так, как остальные, а гораздо ближе.

Елизавета Петровна потрясла головой, показывая, что она ничего не знает. А следователь показал ей на дверь, намекая на то, что хочет зайти в ее каморку со стеклянными стенами. Пришлось открывать.

Он опустился на старый топчанчик, на котором ночью отдыхали консьержи, достал из кармана блокнот, положил его на стол. Но она молчала.

– Хорошо, – согласился Егоров, – без всякой записи, просто расскажите, с кем у вашего убитого шефа случались размолвки и недоразумения.

– Я же говорила, что Александр Витальевич был человеком неконфликтным.

– Но ведь что-то такое могло насторожить лично вас. Я почему такой настойчивый? Следствие считает, что убийца очень хорошо знал прилегающую территорию. Мы проверили записи со всех окрестных камер. И с ваших в том числе. Посторонние машины, если и проезжали, то крайне редко. Здесь вообще никакого движения – только жильцы, в основном из вашего комфортабельного комплекса.

Мимо скворечника величественно, как ракетный крейсер, проплыл банкир Сопаткин. Он не поздоровался и даже головы не повернул.

– Это кто? – спросил Егоров.

– Банкир Сопаткин из восемнадцатой квартиры. Жилец тихий. Ни с кем особо не общается.

– Ну, с таким пузом по подворотням не побегаешь, – согласился следователь.

– Ладно, – решилась наконец Сухомлинова, – есть один факт, о котором я знаю от Тарасевича. Только это… как бы вам сказать…

– Говорите как есть: я все равно не записываю.

– Дело в том, что у нас в сорок восьмой квартире проживает некий Ананян…

Елизавета Петровна задумалась, как бы перейти к Фарберу, который ей угрожал накануне, а адвокаты, вероятно, слов на ветер не бросают, когда обещают страшные кары обычным людям.

– И что этот Ананян? – поторопил ее Егоров. – У него был конфликт с вашим начальником?

– Не знаю. Но дело в том… не знаю, как и сказать. Но этот жилец приводит к себе домой несовершеннолетних… Мальчиков, если честно. И они очень часто остаются у него до утра. Есть даты, есть записи видеонаблюдения в подъездах, на которых все зафиксировано: кто, когда, с кем пришел и когда вышел.

– Вы поймите – это не моя епархия, – покачал головой Егоров. – Я, конечно, передам это по службе кому следует. Значит, вы считаете, что у Александра Витальевича был конфликт с этим жильцом из-за педофилии последнего.

– Не могу уверять, что именно с ним. Тут еще одно обстоятельство. С недавних пор к Ананяну стал заглядывать в такие дни адвокат Фарбер.

– Адвокат, говорите? – почему-то встрепенулся следователь. – Это интересно. Я слышал про адвоката с такой фамилией. Он как раз на уголовных делах специализируется. Опера, следователи работают как проклятые, а потом появляются такие вот Фарберы, и уж не знаю, как… Но вся работа специалистов псу под хвост. Значит, вы утверждаете, что адвокат Фарбер принимал участие в оргиях с несовершеннолетними?

– Я ничего не утверждаю. Просто мне Тарасевич перед своей гибелью доверительно сообщил об этом. Он же признался, что точную информацию получил от бывшей местной консьержки Галины.

– А у вас есть собственные наблюдения?

– Я же не могу думать плохо про уважаемых людей.

– Кто уважаемый? – возмутился Егоров. – Адвокат? Это самые продажные люди на свете. Проститутки, извините за грубое слово, и то честнее. Они хоть за дело деньги получают, а со следствием бесплатно сотрудничают. А эти за большие деньги только языком: ля-ля-ля, ля-ля-ля, с единственной целью, чтобы преступник избежал заслуженного наказания.

Мимо скворечника уверенным шагом прошел Пряжкин. Прошел, но, бросив взгляд за стекло, остановился.