Екатерина Островская - Покопайтесь в моей памяти

– А тут указано – девятнадцать с половиной.

– Ну да, – не стал спорить Михеев, – у тебя недоплата за предшествующий период, – что же ты молчала? Бухгалтерия перерасчет сделала. Получай еще четыре с половиной. Видишь, как мы тебя ценим, а ты уходить намылилась. За тебя даже уважаемый жилец приходил просить.

– Охотников, – догадалась Елизавета Петровна.

– При чем тут он? Совсем другой. Адвокат Фарбер.

Сухомлинова молча вышла на площадку. «Неужели подействовало? – подумала она. – Фарбер кричал, оскорблял, угрожал, а потом, взвесив все, решил с ней не связываться. Вот какая полезная тетрадочка попалась в руки! Но все равно надо быть осторожнее!»

В скворечнике о чем-то беседовали коллеги. Нина Николаевна, увидев подошедшую Сухомлинову, вышла ей навстречу и отвела в сторону лестничной площадки.

– Ты же уходить собралась? – напомнила она. – А тебя не отпускают. Так я могу подменять в любое время. Могу даже все смены твои забрать. Теперь, когда зарплату прибавили…

– Прибавили? – удивилась Елизавета Петровна.

– Прибавили, а ты разве не заметила? Мне, например, пять тысяч сверх ведомости дали. Соглашайся: у тебя ведь все равно другая работа имеется, а у меня только пенсия, а на нее, сама знаешь, долго не протянешь. Я могу прямо сейчас за тебя отдежурить.

И Сухомлинова согласилась.

Она позвонила в дверь квартиры Тарасевича и тут же услышала мужской голос, крикнувший ей, что можно заходить – дверь не заперта. Дмитрий, разговаривая по телефону, расхаживал по квартире в ярко-желтых шортах длиной до колен и широкой майке навыпуск. Говорил он по-сербски, Елизавета Петровна ничего не понимала, да и не прислушивалась. Она шагнула к картинам и стала их рассматривать.

Наконец он закончил разговор и подошел к ней.

– Вы хорошо знали отца? – спросил он.

– Только по работе, но и здесь была как-то раз, когда он просил оценить эти картины.

– То есть он хотел их продать? Зачем? Предчувствовал свою гибель?

– Нет, не собирался. Однажды он уже продал кое-что, чтобы вы смогли купить там дом.

– Было такое дело, – согласился Тарасевич-младший, – но уж раз зашла речь о недвижимости, скажите мне, сколько может стоить эта квартира?

– Не знаю. Вы же хотите, чтобы побыстрее, тогда покупателя, который даст настоящую цену, долго искать придется.

– Михеев предложил мне сто тысяч евро. Он тоже говорил, что настоящая цена выше, но поскольку он оплатил похороны, я согласился, а теперь вот думаю.

– Он предложил хорошую цену.

Дмитрий не отвечал.

– Как в Черногории живется? Работаете там? – спросила Елизавета Петровна для того лишь, чтобы разорвать паузу.

– Работаю иногда, но там платят мало. Мы с женой думали перебраться в Таиланд: там все дешевле, можно даже на проценты жить, можно какой-нибудь бизнес организовать. Но все равно деньги нужны: на переезд, на обустройство, там квартиру или дом надо покупать. Сейчас, конечно, если с Михеевым все срастется, то… Да, вы сказали, что покупатель на картины сегодня придет.

Сухомлинова кивнула и тут же позвонила Охотникову. Тот пообещал прийти в скором времени.

– Вы с отцом ладили? – обратилась Елизавета Петровна к Дмитрию.

– По-всякому, но особых ссор не было. Ему моя Радмила не очень нравилась. Я о жене говорю. Он, когда первый раз приехал, увидел ее фотографии на стенах – большие такие постеры. Она же моделью собиралась стать. Много снималась, самые удачные снимки мы увеличили и на стене разместили вместо обоев. Но она по-разному снималась – в основном в стиле ню… Вы, как искусствовед, понимаете.

– Разумеется.

– Он как вошел, увидел ее обнаженной, аж побелел весь и приказывает: «Снимите! Немедленно снимите! Не позорьтесь!» Старорежимный человек – хомо советикус. А сейчас ведь другая жизнь. А он, как в прежние времена, наезжает: «К вам же гости приходят – не стыдно?» И как ему объяснить, что гости приходят, смотрят и восхищаются искусством фотографа и красотой Радмилы. Потом мы на море пошли позагорать. Жена, как обычно, топлес, и снова он с полоборота завелся: «Оденься немедленно – стыдоба!» Тут уж я не выдержал: «Оглянись вокруг и посмотри!» И только тогда он заметил, что почти все женщины так загорают, даже его ровесницы. Выругался и сплюнул. Но смирился. Хорошо еще, что мы его на нудистский пляж не притащили.

Без звонка дверь отворилась. Появился Юрий Иванович. Подошел к Дмитрию и выразил ему свои соболезнования. Потом из внутреннего пиджака достал бутылку виски и поставил на стол.

– По русскому обычаю помянуть следует, – напомнил он.

Дмитрий молча кивнул и заозирался, пытаясь обнаружить стаканы. Сухомлинова сходила на кухню, взяла с полки стаканы, а из морозильной камеры холодильника достала лед.

Охотников открыл бутылку и разлил по стаканам.

– Бывали здесь прежде? – поинтересовался Тарасевич-младший.

Охотников покачал головой и после некоторой паузы сказал, что Александр Витальевич его не приглашал. Они выпили виски, после чего Дмитрий решил не терять времени.

– Давайте посмотрим картины!

– А я уже посмотрел на них. Лично для меня ничего интересного: разве что вон та – с птичками.

– Посмотрите на другие внимательно.

– А что смотреть? И так видно: ученические работы.

Юрий Иванович поднялся и подошел к стене.

– Возьмите все, – предложил молодой человек. – Я существенную скидку сделаю.

– Сколько рассчитываете получить за все?

– Если со скидкой, то два с половиной миллиона.

– Они все и двух не стоят, – покачал головой Охотников. – Но только ради памяти вашего отца – за птичек даю миллион. Если вам кажется, что мало, то поинтересуйтесь у уважаемой Елизаветы Петровны, достойная ли эта цена.

– Очень хорошая цена, – подтвердила Сухомлинова.

– А вот женщина в стиле ню, – продолжал упорствовать Дмитрий.

– Человек, который изобразил так натурщицу, не живописью занимался, а рукоблудием. Прости, Лиза, что не сдержался. – Охотников посмотрел на Тарасевича и продолжил: – Такие фитюльки вешались на стенах дешевых борделей.

Юрий Иванович начал рассматривать небольшое полотно с лежащей девушкой, накрытой простыней, как саваном. Снял его со стены, перевернул. Потрогал холст.

– Работа академическая, но сделана вне Академии художеств. Грунт на левкасе – на клее из рыбьих костей. Нет. Хотя ладно. Но за двести тысяч, это запредельная цена.

Дмитрий вздохнул:

– Согласен. Забирайте птичек и покойницу.

Он хотел снять со стены картину Саврасова, но Охотников не дал.

– Я сам, – сказал он.

Снял оба холста и поставил к стене возле своих ног.

– Вы знаете, откуда у вашего отца все эти полотна?

Тарасевич-младший пожал плечами: