Артур Дойль - Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1

Шарабан повернул на проселочную дорогу, глубоко изрытую колеями, с высокими насыпями по обеим сторонам, поросшими мокрым мохом, жирным папоротником и терновником, многочисленные ягоды которого блестели при свете заходящего солнца. Постоянно подымаясь, мы переехали по узкому гранитному мосту и продолжали путь вдоль шумного потока, который, пенясь и бушуя, стремительно несся между серыми камнями. И дорога, и поток шли, извиваясь по долине, густо поросшей старыми дубами и елями. При каждом повороте Баскервиль издавал возглас восхищения, жадно осматривал все кругом и задавал бесчисленные вопросы. На его взгляд, все было красиво, но мне казалось, что на этой местности лежит грустная тень, и что она очень резко носит отпечаток печальной поры года. Желтые листья покрывали тропинки и осыпали нас. Шум наших колес заглушался густым слоем гниющей растительности, и я подумал, что грустные дары бросает природа под колеса возвращающегося наследника Баскервилей.

– Это что такое?! – воскликнул доктор Мортимер.

Перед нами открылась круглая возвышенность, покрытая вереском, – выдающаяся часть болота. На ее вершине резко и отчетливо, как статуя, выделялся верховой солдат, темный и мрачный, с винтовкой наготове. Он наблюдал за дорогою, по которой мы ехали.

– Что это такое, Перкинс? – спросил доктор Мортимер.

Кучер повернулся в пол-оборота и ответил:

– Из Принцтаунской тюрьмы убежал преступник, сэр. С тех пор прошло уже три дня, и стражи стерегут все дороги и все станции, но не заметили еще никаких следов его. Здешним фермерам это не нравится, сэр, могу вас уверить.

– Но я полагаю, что они получат пять фунтов, если доставят сведения о нем.

– Да, сэр, но возможность получить пять фунтов плохое утешение при возможности, что вам перережут горло. Ведь это не обыкновенный заключенный. Это человек, который ни перед чем не остановится.

– Кто же это такой?

– Это Сельден, ноттингхилльский убийца.

Я помнил его дело, потому что им заинтересовался Холмс вследствие исключительного зверства преступления и бесстыдной грубости, какою были отмечены все действия убийцы. Замена смертной казни тюремным заключением произошла вследствие сомнения в здравости его рассудка, настолько поведение его было ужасно.

Наш шарабан поднялся на вершину, откуда открылось перед нашими глазами громадное пространство болота, испещренное огромными каменными глыбами и неровными вершинами. С этого болота подул на нас холодный ветер, от которого нас проняла дрожь. Где-то там, на этой мрачной равнине, прячется ужасный человек, зарывшись в нору, как дикий зверь, с сердцем, полным злобы против человечества, изгнавшего его. Недоставало только этого для полноты мрачного впечатления, производимого пустыней, пронизывающим ветром и потемневшим небом. Даже Баскервиль умолк и плотнее завернулся в свое пальто.

Мы оставили за собою плодородную местность, и теперь оглядывались на нее, а косые лучи заходящего солнца обращали ручьи в золотые нити, заставляли ярко гореть красную, вновь вспаханную землю и широкую гирлянду лесов. Впереди нас дорога становилась все более мрачною и дикою, проходя над громадными бурыми откосами, осыпанными исполинскими каменьями. По временам мы проезжали мимо какого-нибудь коттеджа на болоте с каменными стенами и крышей, без всяких вьющихся растений, которые бы смягчали их резкие очертания. Вдруг мы заглянули в чашеобразное углубление с разбросанными по нему чахлыми дубами и елями, исковерканными и согнутыми многолетними свирепыми бурями. Над деревьями возвышались две узкие башни. Кучер указал на них кнутом и сказал:

– Баскервиль-холл.

Его господин привстал с сиденья: щеки его раскраснелись, глаза горели. Через несколько минут мы подъехали к воротам парка – фантастической путанице из железа с изношенными непогодою столбами, покрытыми мхом и увенчанными кабаньими головами из герба Баскервилей. Сторожка представляла собою развалины из черного гранита и стропил, но против нее находилось недостроенное новое здание – первое применение южно-африканского золота, вывезенного сэром Чарльзом.

Мы въехали в аллею, где шум колес был снова заглушен слоем упавших листьев, и старые деревья сходились в виде свода над нашими головами. Баскервиль содрогнулся, когда мы проезжали вдоль длинной темной аллеи, в конце которой смутно вырисовывался как привидение дом.

– Это случилось здесь? – спросил он тихим голосом.

– Нет-нет, тисовая аллея находится с другой стороны.

Молодой наследник бросил вокруг себя мрачный взгляд.

– Неудивительно, что дяде чувствовалось не по себе в подобном месте, – сказал он. – Тут всякий будет напуган. Не дальше, как через полгода, я поставлю ряд электрических фонарей, и вы не узнаете дома, когда подъезд будет освещен лампой Свана и Эдисона в тысячу свечей.

Аллея оканчивалась обширною площадкой, покрытою дерном, и мы увидели дом. При угасающем свете я заметил, что середина его представляла тяжелую мглу, из которой выделялся портик. Весь фасад был покрыт плющом, кое-где прорезанным окном или гербом, слабо светившимся сквозь плющ. От центральной массы подымались две башни, – древние, зубчатые, с множеством бойниц. Справа и слева примыкали к башням более новые пристройки из черного гранита. Из окон с частыми переплетами шел тусклый свет, а из труб на шпице крутой крыши подымалась единственная струйка дыма.

– Добро пожаловать, сэр Генри! Добро пожаловать в Баскервиль Холл!

Из тени портика выступил высокий мужчина и открыл дверцу шарабана. Потом вышла женщина и помогла забрать наш багаж.

– Не отпустите ли вы меня прямо домой, сэр Генри? – спросил доктор Мортимер. – Жена ожидает меня.

– Разве вы не пообедаете с нами?

– Нет, мне нужно ехать. По всей вероятности, меня дома ждет работа. Я бы остался, чтобы показать вам дом, но Бэрримор сделает это лучше меня. Прощайте и никогда не бойтесь посылать за мною днем ли, ночью ли, когда бы я ни понадобился.

Шум колес заглох вдали аллеи. Сэр Генри и я вошли в переднюю, и дверь подъезда тяжело захлопнулась за нами. Мы очутились в красивом помещении, просторном, высоком, с тяжелым потолком из старого черного дуба. В большом, старинной постройки камине трещал огонь. Сэр Генри и я протянули к нему руки, так как они у нас онемели от продолжительной езды. Затем мы осмотрелись кругом: на высокие узкие окна со старыми мутными стеклами, на дубовые стены, на кабаньи головы, на гербы. Все это было мрачно при тусклом освещении висевшей посередине комнаты лампы.

– Все здесь имеет совершенно такой вид, как я себе представлял, – сказал сэр Генри. – Не находите ли вы, что это типичный дом древнего рода? Подумать только, что в этом самом зале жили мои кровные предки пятьсот лет назад! Эта мысль порождает во мне какую-то торжественность.