Артур Дойль - Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1

– Я съездил только к мяснику и обратно.

– К мяснику?

– И возвращаюсь с превосходным аппетитом. Польза физических упражнений перед завтраком бесспорна, милый Ватсон. Но я готов держать пари, что вы не угадаете, какого рода упражнению я предавался.

– Я и пробовать не стану.

Холмс рассмеялся и принялся наливать себе кофе.

– Если бы вы заглянули в заднюю комнату мясной лавки Алардайса, то увидели бы там свиную тушу, висевшую на крючке, ввинченном в потолок, и джентльмена без сюртука, бешено нападавшего на эту тушу с этим оружием. Этой энергичной личностью был я, и я убедился, что, как бы ни напрягал свои силы, мне невозможно проткнуть свинью с одного удара. Может быть, вы желаете попробовать?

– Ни за что на свете. Но ради чего вы это делали?

– А потому, что, как мне кажется, это имеет прямое отношение к тайне Вудманс-Ли… А, Гопкинс, я получил вчера вечером телеграмму и ожидал вас. Присаживайтесь-ка с нами.

Наш гость был чрезвычайно живой мужчина лет тридцати, одетый в обыкновенный костюм, но сохранявший прямую осанку человека, привыкшего носить служебный мундир. Я сразу же признал в нем Стэнлея Гопкинса, молодого полицейского инспектора, на будущую карьеру которого Холмс возлагал большие надежды, а Гопкинс, со своей стороны, почитал как ученик знаменитого любителя и восхищался его научными методами. Чело Гопкинса было омрачено, и он сел с выражением глубокого уныния.

– Нет, благодарю вас, сэр. Я позавтракал перед тем, как прийти к вам. Я провел ночь в городе, так как приехал вчера для донесения.

– И о чем вам пришлось донести?

– О неудаче, сэр, об абсолютной неудаче.

– Вы нисколько не продвинулись?

– Нисколько.

– Боже мой! Придется мне приняться за дело.

– Ах, как бы мне этого хотелось, мистер Холмс! Это первый крупный шанс для меня, а я совсем стал в тупик. Бога ради, приезжайте и помогите мне.

– Ладно-ладно, я как раз случайно довольно внимательно прочитал все имеющие силу показания, до отчета о следствии включительно. Кстати, какого вы мнения о табачном кисете, найденном на месте преступления? Не найдется ли в нем ключа?

Гопкинс выразил удивление.

– Да ведь это кисет убитого, сэр. На нем его вензель. Притом кисет сделан из тюленьей кожи, а он был старым тюленщиком.

– Но у него не было трубки.

– Да, мы не нашли ни одной трубки; он, действительно, очень мало курил. Но ведь он мог держать немного табака для своих друзей.

– Без сомнения. Я упомянул об этом только потому, что, если бы мне пришлось вести дело, то я был бы склонен принять этот кисет за точку отправления своего следствия. Однако же мой друг, доктор Ватсон, совершенно не знаком с этим делом, а мне не вредно будет еще раз прослушать рассказ о последовательном ходе событий. Сделайте нам только краткий очерк самых существенных фактов.

Стэнлей Гопкинс вынул из кармана листок бумаги.

– Тут у меня записано несколько дат, которые ознакомят вас с карьерой покойного капитана Питера Карея. Он родился в 45-м году, ему было пятьдесят лет. Он был самый смелый и удачный тюленщик и китолов. В 1883 году он командовал тюленьим пароходом «Морской Носорог» из Денди. Он тогда уже совершил подряд несколько удачных поездок и в 1884 году удалился от дел. Несколько лет путешествовал и наконец купил именьице, называющееся Вудманс-Ли, близ леса Ро в Суссексе. Там прожил он шесть лет, и там же умер ровно неделю тому назад.

С именем этого человека было связано несколько крайне странных обстоятельств. В обыкновенной жизни он был строгий пуританин, молчаливый и мрачный. Его окружение в доме составляли жена, двадцатилетняя дочь и две служанки. Последние постоянно менялись, так как место было невеселое и подчас становилось совсем невыносимым. Питер Карей пил запоем, и когда он запивал, то делался истинным сатаною. Известно, что ему случалось выгонять жену и дочь из дома среди ночи и преследовать их с кулаками по всему парку, так что вся деревня просыпалась от их криков.

Однажды он был привлечен к суду за дикое нападение на старика викария, который пришел к нему для увещеваний по поводу его поведения. Одним словом, мистер Холмс, трудно было бы найти человека более опасного, чем этот Питер Карей, и я слышал, что он отличался этими же свойствами и тогда, когда командовал пароходом. В тюленьем и китоловном промысле он был известен как Черный Питер, и это прозвище было ему дано не только из-за его смуглого лица и громадной черной бороды, но и благодаря его характеру, который был устрашением для всех окружавших. Нечего и говорить, что его ненавидели и избегали все соседи, и что я не слышал ни одного слова сожаления по поводу его ужасной смерти.

Вы прочли, конечно, мистер Холмс, в отчете следствия о каюте этого человека; но, может быть, ваш друг не слышал о ней. Он сам выстроил деревянный домик (он всегда называл его «каютой») в нескольких сотнях шагов от дома, и в нем всегда ночевал. Это была хибарка в одну комнату, шестнадцати футов длины при десяти футах ширины. Ключ от нее он держал в кармане, сам стелил себе постель, сам убирал комнату, и никому не дозволено было переступать ее порога. С двух сторон были проделаны маленькие окна, всегда задернутые занавесками и никогда не открывавшиеся. Одно из этих окон выходило на большую дорогу, и когда оно по ночам светилось, люди указывали друг другу на него, спрашивая себя, что может там делать Черный Питер. Это-то окно, мистер Холмс, дало нам одну из немногих ничтожных улик, вытекающих из следствия.

Вы помните, что один каменщик по имени Слэтер, идя от леса Ро около часа ночи (за два дня до убийства), остановился и посмотрел на квадрат света, все еще видневшийся из-за деревьев. Он клянется, что ясно видел на шторе тень мужской головы, обращенной в профиль, и что это, наверное, не было тенью головы Питера Карея, которого он хорошо знал. Это была тень тоже бородатого человека, но эта борода была короткая и выдавалась вперед совсем не так, как борода капитана. Так говорит каменщик, но он перед тем просидел два часа в кабаке, да и дорога проходит на некотором расстоянии от окна. Кроме того, это было в понедельник, а преступление совершено в среду.

Во вторник Питер Карей находился в одном из своих самых мрачных настроений, был пьян и свиреп, как самый опасный дикий зверь. Поздно вечером он отправился в свою хибару. Около двух часов ночи его дочь, спавшая с открытым окном, услыхала оттуда страшный крик. Но для нее было делом обыкновенным, что отец ревет и орет, когда пьян, и потому она не обратила на это внимания. Одна из служанок, встав в семь часов, заметила, что дверь домика открыта, но хозяин внушал всем такой ужас, что до полудня никто не осмелился пойти посмотреть, что с ним случилось. Заглянув в открытую дверь, они увидели зрелище, от которого с помертвевшими лицами бросились в деревню. Через час я был на месте и принялся за дело.