Джон Кэмерон - Исколотое тело

— Минуточку, — прервал Флеминг. — В каком году вы получили то, что называете своими сведениями?

Мужчина снова едва заметно улыбнулся.

— Точно, — сказал он. — Информацию я получил в 1922 году, а сейчас 1930 год. Вы это имеете в виду — чем я занимался все это время? Что ж, это не имеет ничего общего с нашей историей. Если бы я мог появиться здесь раньше, я бы так и сделал. Давайте оставим эту тему. На чем я остановился? Ах да. Я направился сюда, чтобы узнать, чего стоят мои доказательства. Мне нужно было соблюдать осторожность. Старый Мандулян опасен как старый черт, когда его затронешь, и я был настороже. Но ведь сам я вел честную игру, и в любом случае все карты были у меня на руках. Я пошел повидаться с ним, и он понял, что угодил в ловушку. Он умный и здравомыслящий человек и потому не пытался блефовать или грозиться. Это был только вопрос времени. Потребовалось немного времени, чтобы договориться об условиях.

— И какими же были условия?

— Было три письма. Две тысячи за каждое. Я мог бы получить и десять тысяч за каждое, если бы захотел рискнуть, но я тоже человек здравомыслящий. Куда лучше без усилий получить шесть тысяч — и обойтись без недовольства, чем вымогательством добиться тридцати тысяч и озлобленности против себя, особенно если это касается такого богатого, влиятельного человека, как старый Теодор. Я назначил невысокую цену, и он на нее согласился.

— Кстати говоря, — сказал Флеминг, — полагаю, вы понимаете, что сейчас признаетесь в шантаже.

— Все лучше, чем быть осужденным за убийство.

— Это верно. Продолжайте.

— В прошлую пятницу он отправился в Лондон, чтобы получить казначейские билеты — чеки не для меня. В ночь на субботу — я не встречался с ним до наступления темноты — он пришел сюда, и мы встретились на дороге, примерно в полумиле от «Тише воды» на дальнем конце деревни. Я передал ему первое письмо, и он забрал его к себе домой, чтобы убедиться в том, что оно подлинное. Такова была договоренность. Если он убеждался в том, что первое письмо является подлинным, то должен был передать мне шесть тысяч за остальные два. Он забрал письмо и вернулся домой — по крайней мере, я полагаю, что он так поступил. Во всяком случае, он ушел. Затем воскресным утром я получил от него телефонограмму. Все было в порядке, и тем вечером я должен был отправиться в поместье в половину одиннадцатого. Меня это устраивало — за исключением того, что надо было отправляться в поместье. Я не слишком-то беспокоился на этот счет и, в конце концов, как следует обдумав это, решил, что он в любом случае ничего не сможет сделать. Я человек бывалый, мистер Флеминг, и, как правило, могу о себе позаботиться. В десять часов я положил в карман пистолет и направился к поместью. Мандулян ждал на своей террасе, и мы вошли. Он был очень вежлив, и я спросил у него, почему он так спокойно все это воспринимает. «Что ж, мистер Лоуренс, — сказал он, — если бы под вами в течение восемнадцати или девятнадцати лет лежали три мины, которые могли взорваться, и вы нашли бы возможность навсегда от них избавиться, заплатив шесть тысяч фунтов, вы бы тоже были довольны, как и я». Он все это время знал о существовании этих писем.

— Что было в этих письмах? — спросил Флеминг, но Лоуренс покачал головой.

— Это к нашей истории не относится, — сказал он.

— Пусть так. Продолжайте.

— Мы сели, и он вытащил небольшую сумку и протянул мне деньги — шесть тысяч в казначейских билетах. Я, конечно, не пересчитывал их, просто просмотрел и сделал примерный подсчет. Когда я положил большую часть этих денег в банк, то оказалось, что там не хватало около тридцати фунтов.

— Эти тридцать фунтов нашли на трупе Перитона.

— Вероятно. Что ж, я передал письма Мандуляну. Он просмотрел их, затем бросил в огонь, сел и вытер пот со лба. Затем он предложил мне выпить. Я отказался, и он сказал, что если я не возражаю, он сам выпьет стаканчик. Там был поднос с бокалами, виски и сифонами, и он налил себе какой-то яркий крепкий напиток, залпом выпил и налил еще стакан. Этого для меня было достаточно — я сказал, что передумал и все-таки выпью стаканчик. Я налил себе, выпил, и следующим, что я увидел, был старый Мандулян, пошатывающийся, будто он был пьян. Когда он повалился на диван, я начал понимать, что нас обоих одурманили наркотиком, а затем я повалился на пол как бревно.

— Честное слово, — сказал Флеминг, — это самая удивительная история.

— Я рад, что вы находите ее такой, — мрачно ответил Лоуренс. — Я снова очнулся в четверть второго. Мандулян все еще лежал на диване. Огонь в камине почти погас, но это было единственное, что изменилось в комнате. Деньги по-прежнему лежали в кармане моего пальто. Как вы понимаете, это было первое, что я проверил. Я попытался разбудить Мандуляна, но он только перевернулся и заворчал. Он выпил гораздо больше виски, чем я. Мне показалось, что в таком случае ничего не остается, кроме как уйти. И я ушел. Я отправился в гостиницу, собрал свои вещи и с ужасной головной болью отправился на станцию.

— Почему вы уехали так рано?

— Это было частью нашего соглашения: я должен был уехать сразу же. И я не хотел шататься по округе после того как получил свои деньги. Мандулян из тех людей, с которыми непросто работать, и я не знал, не передумает ли он в любой момент. У миллионера в руках огромная власть, как вы знаете.

— И поэтому вы уехали?

— Поэтому я и уехал. Положил большую часть денег в банк и направился в Париж. А добрался только до Дувра.

— Понимаю. Как я уже сказал, это удивительная история. А теперь скажите мне вот что, мистер Лоуренс… Кстати, не предпочтете ли вы, чтобы я называл вас Шустером?

— Шустер — это имя из прошлого. Меня зовут Лоуренс.

— Отлично. А теперь, мистер Лоуренс, когда я совсем недавно попросил вас поведать вашу историю, вы отказались обмолвиться хоть словом, пока я не упомянул, что знаю о Шустере. Почему так?

— Я скажу вам почему, — с готовностью ответил Лоуренс. — На тот момент я считал, что некто третий добавил наркотик в тот виски, чтобы застигнуть старого Мандуляна врасплох, а я попался в эту же ловушку по чистой случайности. Поэтому я решил для себя: «Они определенно намерены выяснить, кто убийца, без моего содействия, и поэтому я только выставлю себя дураком, если стану признаваться в шантаже». Но когда вы продолжили и рассказали мне, что Мандулян распространил этот вздор насчет Шустера…

— Я этого не говорил.

— Нет, но вы не могли получить эту информацию от кого-либо еще. Должно быть, Мандулян сказал вам. Тогда я сказал себе: «Раз Мандулян выпустил этого кота из мешка, то, когда я расскажу свою историю о визите к нему и о шантаже, мне заведомо не поверят». Видите ли, инспектор, это совсем другое дело. Я рассказываю свою историю. «Ха, — скажет Мандулян, — не верьте ему. Он всего лишь грязный экс-шпион». «Действительно? — спросите вы. — Почему же вы не сказали об этом раньше?» Это бы поставило его в тупик. Вместо этого он пришел к вам со своей историей. А затем я рассказываю вам свою версию. «Ха, — скажет Мандулян, — это всего лишь выкрутасы экс-шпиона. Что я вам говорил». Нет-нет, господин инспектор, как только я услышал об истории с Шустером, я понял, что не было третьего человека, который подмешал наркотик в тот виски. Это Мандулян подмешал его, и себе, и мне, а затем его сообщник убил Перитона, оставил все эти фальшивые следы моих ботинок и положил некоторые из моих заметок в карман Перитона, а письмо, которое я написал Мандуляну, оставил в коттедже Перитона. Разве на обрывках того письма, что вы нашли, указано имя лица, которому оно было адресовано? Или дата встречи? Нет. Любопытное совпадение. Это письмо, которое я написал Мандуляну, конечно, с сообщением о том, что я встречусь с ним в половину одиннадцатого в субботу вечером. Я никогда в жизни не писал Перитону.