Джон Карр - Убийство в музее восковых фигур

В первый раз за эту ночь холодная, бесстрастная бледность ее лица растаяла от прилива нежности. Мягко ступая, она подошла к старику и обняла его за плечи.

– Послушай, папа… – негромко заговорила Мари, вглядываясь в его лицо. – Ты устал. Пойди и ляг. Отдохни. Этим джентльменам ты больше не понадобишься. Я могу рассказать им все, что им нужно.

Она бросила на нас вопросительный взгляд, и Бенколин кивнул.

– Ну что же, – неуверенно сказал старик, – если вы не против… Это было такое потрясение. Такое потрясение. Не помню, чтобы я когда-нибудь был так расстроен… – Он сделал слабое движение рукой. – Сорок два года, – продолжал он, и голос его зазвенел, – сорок два года и незапятнанная репутация. Она очень много значит для меня. Да…

Он виновато улыбнулся нам, затем повернулся и нетвердой походкой, ссутулившись, побрел в сторону слабо освещенной спальни. В его словно запыленной лысине отражался тусклый свет лампочек. Потом он растворился в мире салфеточек, набитых конским волосом кресел и тусклых отблесков уличного фонаря, пробивающихся сквозь плотные портьеры. Мари Августин глубоко вздохнула:

– Итак, сударь?

– Вы все еще уверены, что женщина в коричневой шляпке всего лишь выдумка?

– Естественно. У моего отца… бывают кое-какие фантазии.

– Вполне возможно… Есть еще один небольшой пунктик, имеющий отношение к тому, о чем я только что говорил. Ваш батюшка упомянул о своей репутации, он человек гордый… Выгодное это дело – содержать музей восковых фигур?

Теперь она была начеку каждую минуту, опасаясь западни, и тут же парировала:

– Не вижу связи.

– Тем не менее она существует. Ваш отец говорил, что беден. Если не секрет, финансовой стороной дела ведаете вы?

– Да.

Бенколин вынул сигару изо рта.

– В таком случае знает ли ваш отец, что в разных банках Парижа на ваших счетах лежит в общей сложности где-то около миллиона франков?

Девушка не ответила, но щеки ее залила мертвенная бледность, а глаза округлились.

– Так что же, – самым непринужденным тоном продолжал Бенколин, – вы ничего не можете сообщить мне в связи с этим?

– Ничего. – Она произнесла это слово хрипло, как будто с трудом. – Кроме того, что вы умный человек. Даже страшно, до чего умный… Вы, конечно, расскажете ему?

Бенколин пожал плечами:

– Не обязательно. А! Вот и мои люди.

С улицы послышался сигнал полицейского автомобиля. Машина остановилась у дома, и до нас донеслись голоса. Бенколин поспешил к входной двери. За первой машиной подъехала вторая. Я посмотрел на растерянное лицо Шомона.

– Что, черт побери, – внезапно глухо произнес он, – все это значит? Я ничего не понимаю. Что мы здесь делаем? Что… – Тут он вспомнил, что в комнате мы не одни, осекся и сконфуженно улыбнулся.

Я повернулся к Мари Августин.

– Мадемуазель, – сказал я, – прибыла полиция, и она наверняка перевернет здесь все вверх дном. Если вы желаете пойти отдыхать, я уверен, у Бенколина не будет возражений.

Она серьезно взглянула на меня. Я вдруг осознал, что в более подходящей обстановке она, наверное, выглядела бы красавицей. Избавившись от скованности, ее сильное и гибкое тело приобрело бы грациозность, а красивое платье и грим оттенили бы черты лица и подчеркнули печальный блеск ее глаз. Это видение было так реально, как будто стояло за спиной девушки, одетой в сиротское черное платье. Мари по моему лицу поняла, о чем я думаю, и какое-то мгновенье мы говорили друг с другом не произнося при этом ни слова. Я и не подозревал тогда, что этот момент общности сослужит мне добрую службу уже в самом ближайшем будущем, когда мне будет угрожать смертельная опасность. Девушка кивнула, словно соглашаясь со мной.

– Вы очень непосредственный молодой человек.

Это заговорило видение! На его крепко сжатых губах мелькнула тень улыбки. Сердце у меня оборвалось; мне привиделось, что мираж обретает плоть, что наш немой диалог эхом раздается в комнате… Девушка продолжала:

– Вы мне, пожалуй, нравитесь. Но я не собираюсь отдыхать. Хочу посмотреть, что делает полиция.

Через открытую дверь нам было видно, как они протопали в музей: сержант в форме, двое неприметных в фетровых шляпах, фотографы с ящиками и длинными треногами на плечах. Я слышал, как Бенколин отдавал распоряжения. Вскоре он вернулся в комнату в сопровождении одного из типов в фетровых шляпах.

– Инспектор Дюран, – сообщил Бенколин, – будет с этого момента руководить расследованием. Распоряжайтесь, инспектор. Вы поняли, что я сказал вам относительно прохода?

– Мы будем осторожны, – коротко кивнул тот.

– И никаких фотографий!

– Никаких фотографий. Понял.

– Теперь по поводу этих вещей. – Бенколин подошел к столу, где лежала сумочка вместе с ее содержимым, а рядом – маска домино, которую мы нашли на полу в проходе. – Очевидно, вы захотите взглянуть на эти вещи. Как я вам уже говорил, все они были обнаружены в том коридоре…

Умное, чисто выбритое лицо инспектора склонилось над столом. Бегло осмотрев каждый из предметов, он спросил:

– Насколько я понимаю, сумочка принадлежала умершей?

– Да. Там ее инициалы. По-моему, в сумочке не было ничего существенного, кроме разве вот этого… – И Бенколин достал из кармана маленький клочок бумаги, – по-видимому, оторванный в спешке уголок блокнотного листка. На нем были написаны имя и адрес.

– Ого! – присвистнул инспектор. – Неужели он замешан в этом деле? А, понятно… соседний дом… Задержать его?

– Ни в коем случае! Я поговорю с ним лично.

За моей спиной послышался легкий шум. Это Мари Августин схватилась за спинку качалки, и кресло неожиданно скрипнуло.

– Позвольте спросить, – спросила она очень отчетливо, – чье это имя?

– Пожалуйста, мадемуазель. – Инспектор остро глянул на нее из-под полей шляпы. – На бумажке написано: «Этьен Галан, 645, авеню Монтень. Телефон: Елисейские Поля 11-73». Вам знакомо это имя?

– Нет.

Дюран собрался было задать ей еще какой-то вопрос, но Бенколин тронул его за рукав:

– В книжке с адресами ничего интересного. Это вот ключ от машины, водительские права… Еще номер автомашины. Может быть, поручите дежурному постовому посмотреть, не оставлен ли автомобиль где-нибудь поблизости?

Вызванный Дюраном полицейский вошел и отдал честь. Получив указания, он не спешил уходить.

– Разрешите доложить, господа, – сказал он, – это может иметь отношение к делу… – Когда оба, и Бенколин и инспектор, стремительно повернулись к нему, он слегка смутился. – Возможно, это не имеет значения, господа… но сегодня вечером я видел у дверей музея женщину. Я обратил на нее внимание, потому что за пятнадцать минут дважды прошел мимо нее, а она все стояла под дверью, как будто раздумывая, позвонить или нет. Когда она заметила меня, то отвернулась; кажется, она пыталась сделать вид, будто кого-то ждет…