Джон Карр - Убийство в музее восковых фигур

Она повела меня к задней двери в музей. Я чувствовал, как по телу стекают струйки пота; снова заныла рана и, кажется, пошла кровь. Но радость спасения придавала всему этому оттенок торжества. Шрамы украшают победителя… Я сказал:

– Подождите, я зажгу спичку.

Вспыхнул огонек – и вдруг Мари Августин впилась ногтями в мою руку…

– О Боже! – прошептала она. – Что это?

– Где?

Она показывала на дверь, ведущую в музей. Дверь была приоткрыта.

Мы стояли и смотрели на нее, пока не погасло пламя спички, а потом вошли. Видно было, как поблескивает язычок замка; в лицо нам пахнуло спертым воздухом. Шестое чувство подсказывало, что мы пережили еще не все приключения этой ночи… Дверь чуть качалась и поскрипывала, наводя на размышления. Прошлой ночью здесь стоял убийца, выжидая удобного момента, чтобы наброситься на Клодин Мартель… Я подумал: а вдруг сейчас в проеме неожиданно загорится зеленый свет и мы увидим силуэт, голову, плечи?…

– Вы думаете, – прошептала она, – там кто-то есть?

– Увидим. – Я обнял ее одной рукой, вытащил револьвер и ногой распахнул дверь. Затем шагнул в темноту.

– Нужно зажечь свет, – предложила она требовательно. – Идите за мной. Я могу пройти здесь с закрытыми глазами. В главный грот… Теперь осторожно.

Она даже не нащупывала дорогу, когда мы прошли через нишу и вышли на лестничную площадку.

В полной темноте я почувствовал, что задел запястьем одеяние сатира, и вздрогнул от этого прикосновения, как будто дотронулся до жабы. Под нашими ногами скрипел песок, влажный с плесенью воздух был невыносимо душен. Я споткнулся на ступенях. Если там кто-нибудь был, он наверняка нас слышал.

Не представляю себе, как она находила дорогу в темноте. После того как мы поднялись по лестнице и направились к главному гроту, я потерял всякое чувство направления. Остро ощущалось присутствие всех этих необъяснимо страшных восковых фигур, пахло их одеждой и волосами. Я вспомнил слова старого Августина – они прозвучали в моих ушах, будто кто-то пробормотал их только что: «Если какая-нибудь из них пошевелится, я сойду с ума…»

Мари Августин отпустила мою руку. Звякнул металл, щелкнул выключатель. Зеленый свет осветил главный грот, где мы теперь стояли. Девушка была бледна, но улыбалась мне.

– Пошли, – тихо проговорила она, – вы хотели спуститься в Галерею ужасов и взглянуть на нож…

Мы снова пересекли грот. Он выглядел так же, как вчера, когда я обнаружил тело в объятиях сатира. Наши шаги скрипели по полу и отдавались эхом на лестнице. Как бы вы осторожно ни подходили, фигура сатира все равно как будто выпрыгивала на вас. Она была на своем месте, за ней в углу светилась зеленая лампа. Я вздрогнул, вспомнив, как плащ сатира прошелся по моей руке…

Галерея ужасов. Я видел разноцветные наряды, уставившиеся на нас восковые глаза, и этот полумрак был куда более полон страхами, чем просто темнота. Сейчас мы стояли недалеко от группы Марата, но мне почему-то не хотелось смотреть на него. Я боялся оторвать глаза от пола. Мне казалось, что я слышу шепот, как будто маленькие молоточки вбивали мне в уши тихие слова, я боялся увидеть нечто ужасное… Я медленно поднял глаза. Нет. Все по-прежнему. Группа окружена железным заборчиком. Вот Марат, обнаженный по пояс, откинулся назад и смотрит на меня снизу вверх стеклянными глазами. Вот прислуга в красном чепчике что-то кричит солдатам у дверей, держа за руку бледную Шарлотту – убийцу. Я видел тусклый, бледный сентябрьский свет, падающий из окна… Нет! Что-то не так. Чего-то не хватает…

В нависшей неестественной тишине тяжело упали слова Мари Августин.

– Нож пропал, – сказала она.

Да. Хватающаяся за залитую кровью грудь синеватая рука на месте, а торчащего из груди кинжала нет. Моя спутница тяжело дышала. Мы не думали, мы знали, что находимся где-то совсем рядом с убийством, которое сделано совсем не из воска. Причудливый желтоватый свет, казалось, еще больше потускнел… Я подлез под железное ограждение и направился к фигурам, Мари последовала за мной…

Дощатый пол этой комнаты-муляжа скрипел под ногами. Казалось, стоявшие там фигуры чуть вздрогнули; я заметил, что со ступни служанки почти совсем снялась матерчатая тапка. Преодолев ограждение, вы наяву оказывались в прошлом. Музея больше не существовало. Мы находились в грязной комнате с коричневыми стенами в старом Париже времен Революции. На стене висит покосившаяся карта. В окно за кирпичной стеной с повисшими мертвыми лозами винограда, почудилось мне, видны крыши бульвара Сен-Мартен. Мы замерли так же, как и эти фигуры, пораженные злодейством совершенного здесь убийства. Я обернулся и увидел, что служанка искоса посматривает на меня, а солдат уставился на Мари Августин.

Внезапно Мари дико вскрикнула… Раздался треск, и одна из половинок окна распахнулась. Из него показалась жуткая физиономия и глянула на нас!

В обрамлении оконной рамы на нас смотрели вылезшие из орбит огромные белые глазные яблоки. Рот был широко раскрыт, словно в отвратительной ухмылке; затем его заполнила хлынувшая из горла кровь. Что-то булькнуло, голова дернулась в сторону, и я увидел торчащий из шеи нож. Это была голова Этьена Галана.

Он издал что-то вроде жалобного стона и, схватившись за нож в горле, перевалился через подоконник в комнату.

Здесь мне придется остановиться. Даже описывая эту сцену на бумаге, я вижу ее настолько живо, что снова испытываю нервное потрясение и упадок сил, какие почувствовал тогда. Эта картина – апогей той страшной ночи, – полагаю, подействовала бы губительно на нервы и покрепче моих. С момента, когда я вошел в клуб в половине двенадцатого, события сменяли друг друга все быстрее, так что любой бы на моем месте дошел до точки. Неделями после того лицо Галана снилось мне в ночных кошмарах, и я видел его таким, каким оно было за секунду перед тем, как он грохнулся через окно к нашим ногам. Ветка дерева, задевшая оконное стекло в глухую ночную пору, или внезапное поскрипывание оконной рамы вызывали это видение с такой силой, что я требовал немедленно зажечь свет…

Так что, надеюсь, меня не упрекнут в слабости, если я скажу, что не слишком отчетливо помню то, что происходило в течение следующего получаса. Потом Мари Августин рассказала мне, что все было именно так, как и должно было быть. Она сказала, что закричала, бросилась бежать, но споткнулась о железное ограждение и упала, я поднял ее и спокойно отнес наверх, а потом мы пошли звонить Бенколину. Мы разговаривали, с самым серьезным видом обсуждая, как можно поранить голову, споткнувшись об ограждение и ударившись о каменный пол…

Но я всего этого не помню. Следующим, что я осознал более или менее ясно, была неопрятная комната с набитой конским волосом мебелью и лампа с абажуром на столе. Я сидел в кресле-качалке, что-то пил, а напротив меня сидел Бенколин. В другом кресле, закрыв глаза руками, сидела Мари. Я, очевидно, все рассказал Бенколину, причем довольно четко, потому что помню все с момента, как я описывал Галана. Мне показалось, что в комнате полно людей. Там были инспектор Дюран, и с полдюжины жандармов, и еще старый Августин в ночной рубашке.