Роман Антропов - Сыщик Путилин

Грязный вагон третьего класса поезда, подъезжавшего к губернскому городу Минску, был битком набит обычной публикой. Большинство в ней составляли евреи, поскольку Минск в то время был густо, почти сплошь, ими заселен. Евреи здесь были преимущественно бедняки — не принадлежавшие к золотой еврейской буржуазии, а мелкие торговцы, факторы; одеты они были грязно, неряшливо, в свои тогдашние традиционные засаленные лапсердаки, в характерные суконные, а большей частью бархатные картузы, из-под которых длинными завитушками-локонами свисали пейсы. Некоторые из них дремали, другие, наоборот, вели оживленную беседу на своем быстром гортанном наречии, третьи, закусывая селедкой с булкой, апатично глядели в закопченные вагонные окна, за которыми мелькали поля, почти уже свободные от снега, так как стояла ранняя весна.

Среди еврейских пассажиров в этом вагоне третьего класса находились и трое русских — женщина, мужчина и девочка лет шести-семи. Женщина средних лет, понурого вида, одетая чисто, но бедно, сидела на одной лавке, по-видимому, полностью погрузившись в свои тоскливые думы; мужчина — высокий человек в черной шинели и фетровой шляпе с широкими полями — на другой. Девочка, прелестный ребенок с вьющимися белокурыми волосами, все время вертелась около женщины, лепеча тоненьким нежным голоском:

— Мама, мы скоро приедем?

— Скоро, скоро, детка, — отрываясь от дум, отвечала мать, с невыразимой нежностью поглядывая на девочку.

— А мы поедем на лошадке? — не унималась малышка.

— Да-да… — рассеянно отвечала ей женщина.

Прошел кондуктор.

— Сейчас Минск. Ваши билеты! — громко провозгласил он.

Теперь в вагоне началось то суетливое движение, которое всегда возникает при приближении поезда к крупной станции. Одна лишь женщина оставалась спокойно-равнодушной, не трогаясь с места и глядя тоскливым взором в окно. Укладываться ей, очевидно, было не нужно, поскольку при ней не было никаких вещей.

Поезд подошел к станции. Почти в ту же секунду испуганный женский крик прорезал гул суматохи:

— Женя! Женечка, где же ты?

Некоторые из пассажиров остановились. Слишком уж большая тревога прозвенела в надтреснутом голосе женщины. Несчастная мать в панике металась по вагону, не переставая кричать одно и то же:

— Женя, дитя мое, где ты? Господи…

Лицо ее было искажено безумным страхом, ужасом. Она, расталкивая всех как безумная, бросалась в разные стороны, заглядывала под лавки, выбегала на площадку, и ее крик становился все более и более отчаянно-испуганным.

— Что такое? Что случилось? — слышались возгласы пассажиров. — Кого ищет эта женщина?

— А кто ее знает… — недовольно бурчали некоторые, не имевшие возможности из-за возникших давки и суматохи выбраться из вагона.

А женщина уже выбежала на платформу, которую тотчас огласила своими безумными воплями:

— Спасите! Помогите! У меня пропала дочь!

Она, точно тигрица, заступила дорогу выходящим, простирая руки к вагону. К месту происшествия стали сбегаться досужая публика и пассажиры. Вскоре огромная толпа образовала тесный круг, в центре которого стояла несчастная, ломая в отчаянии руки, с побелевшим, перекошенным страшной мукой лицом. Толпа глухо шумела и волновалась.

— Что? Что такое?

— Да вот у женщины что-то украли… Вещи какие-то.

— Неправда, не вещи, а дочь у нее пропала.

— С поезда упала.

Нестройный гул толпы все усиливался.

— Господа, позвольте, позвольте… дайте пройти! — раздался громкий голос жандарма.

Появилось в полном составе все железнодорожное начальство станции. Страшное, протяжное женское рыдание, переходящее в истерику, оглашало перрон.

— Ай-ай-ай… Ох-ох-ох!.. Дочка моя… Женечка!..

— Сударыня, ради бога, успокойтесь! — говорил женщине тучный жандарм. — Вы объясните спокойно, что случилось. У вас, вы говорите, пропала дочь? Когда?..

— Сейчас… подъезжая… она была около меня… Я с ней только что говорила… Вдруг хватилась — ее нет… В несколько минут… Ради всего святого, найдите мне дочь!

И женщина, давясь слезами, умоляюще протянула к жандарму дрожащие руки.

— Сколько лет вашей дочери?

— Семь… Семь лет моей ненаглядной Женечке.

— Она выходила куда-нибудь? Вы не заметили этого?

— Не знаю… Я смотрела в окно.

К группе начальства протиснулся высокий человек в черной шинели и фетровой шляпе.

— Да, я видел сам, что у этой женщины был ребенок. Прелестная белокурая девочка… — послышался его резкий голос. — Бедная женщина! Я видел, как любовно она относилась к своему ребенку, как она целовала его головку. Это ужасно!

В толпе раздались сочувственные возгласы.

— Бедная мать!

— Но как же можно так невнимательно следить за ребенком! — укоризненно шептала какая-то разодетая барынька.

С некоторыми наиболее нервными и чувствительными пассажирами началась истерика.

— Пригласите врача! — отдал приказ жандармский офицер. — Вы не заметили, за какое время до прибытия поезда на эту станцию исчезла девочка?

— Нет, ротмистр, не заметил.

— Осмотреть весь поезд! — отдал тот приказ младшим жандармам. — Сударыня, успокойтесь… Доктор, окажите даме помощь!

Женщина, вовремя подхваченная под руки, погрузилась в глубокий обморок. Толпа все прибывала.

— Если ребенка в поезде не окажется, — обратился жандармский ротмистр к начальнику стан— ции, — придется сделать заключение, что он, выйдя на площадку вагона, упал с перехода между вагонами на пути. Отдайте распоряжение о немедленном осмотре путей, дорогой У.!

— У вас мелькает лишь такая догадка? — обратился к офицеру пассажир в фетровой шляпе. — А вы не думаете, что несчастную девочку могли похитить?

— Похитить? С какой стати? — строго поглядел на непрошеного собеседника жандарм.

— С какой именно, я, конечно, не знаю и не смею утверждать, но… Разве мало у нас пропадает детей чрезвычайно таинственным и бесследным образом? Вы простите, что я позволяю себе вмешиваться в это дело, но горе матери меня слишком глубоко тронуло. Не находите ли вы, ротмистр, странным, что исчезновение христианских детей всегда наблюдается перед наступлением еврейской Пасхи?

Высокий мужчина проговорил это громким голосом, резко, ясно, спокойно. При этих словах толпа замерла. Воцарилась удивительная тишина. В толпе находилось много евреев, и лица их вдруг побледнели.

— Позвольте, милостивый государь… — смешался от неожиданности этого странного заявления жандармский ротмистр. — Я попрошу вас взвешивать свои слова. Вы, не имея данных, бросаете чересчур резкое и тяжкое обвинение. По какому праву? На каком основании?