Александр Цеханович - Страшное дело. Тайна угрюмого дома

Зная это, Шилов сильно надеялся на власть своего взгляда.

И вот действительно Анна вздрогнула, опустила голову и прибавила шагу.

Лицо ее сперва побледнело, потом вспыхнуло; она сразу оборвала разговор и, казалось, хотела убежать от своего спутника и, может быть, сделала бы это под каким-нибудь предлогом, если бы Шилов сам первый не раскланялся с нею.

Когда она спустя несколько минут увидела выходящего из вагона Смельского, она почувствовала радость, словно не видела его долгое время.

В этот день она была с ним особенно ласкова и сама чувствовала, что ей хорошо и покойно с ним, а о Шилове старалась не думать.

О Краеве Смельский привез неутешительные известия. Он наговорил грубостей следователю и переведен в дисциплинарную камеру.

– Это сильно повредит ему на суде, – заключил молодой адвокат.

– Что же он сказал следователю? – спросила Анна шепотом, потому что они находились в саду на недалекой от дачи скамейке и Таня могла все услышать.

– Сказал просто грубость, – уклончиво ответил Смельский, – но, на мой взгляд, тут важна не эта грубость, не слова, а та причина, которая вызвала ее. Краев действительно жалок, и, как хочешь, Анна, чем больше я вижусь с ним и наблюдаю его, тем больше прихожу к заключению, что тут есть какая-то злополучная судебная ошибка.

И Смельский стал передавать Анне все подробности своих наблюдений и мельком бросил несколько таких явных подозрений в сторону Шилова, что они равнялись почти уликам.

Анна, сама не зная почему, опять вступилась за Шилова, вступилась невольно, словно язык ее говорил против ее воли, и опять Смельский с испугом поглядел на нее, как тогда в комнате сламотовского дома, когда она неожиданно появилась вместе с Шиловым. Смутное подозрение на этот раз уже ощутимо запало в душу Смельского.

Ему хотелось сказать: «Анна, зачем вы защищаете негодяя?» Но он опомнился вовремя и не сказал этого, потому что, несмотря на сомнения и предчувствия, он не имел права назвать Шилова этим словом, не находя доказательств. Бешенство ревности заклокотало в нем, но он поборол и его, расставшись с Анной почти холодно.

Только от Шилова он решил быть теперь подальше и даже переехать из сламотовского дома куда-нибудь в комнату к дачникам, поблизости от дачи Краевых, как он это предполагал сделать ранее.

Прошло еще два дня.

Анна положительно не знала, что с ней творится.

Ее все тянуло куда-то, словно какой-то таинственный голос явственно шептал ей: «Иди, иди!» Она пробовала бороться с повелением, пробовала его не замечать, игнорировать, но чем больше она делала эти усилия над собою, тем острее было чувство тоски и сознания необходимости куда-то идти.

Наконец она решила, что ей и действительно необходимо прогуляться, что она сидит все дома, около больной сестры, и это вредно отзывается на ее собственном здоровье.

Тане теперь лучше, она может обойтись час-другой и без ее присутствия, а ей, Анне, надо гулять, делать движения.

Она надела легкую барежевую [3] Бареж – шерстяная, шелковая или хлопковая разреженная ткань для дамских нарядов. шляпу, взяла в руки зонтик с длинной ручкой, украшенной бантом из лент, и вышла за ограду садика, сама не зная, куда идет. Свернула она к сламотовскому парку и пошла так быстро, как будто боялась опоздать куда-то.

Шла она и думала… Но лучше бы она сорвала голову со своих плеч, чем допускать в нее те мысли, которые ее теперь наполняли.

Она думала не о Смельском, не о горе сестры, а о Шилове.

Она видела всю его фигуру, а физиономию даже так ясно, что несколько раз проводила рукой по лицу, словно стирая с него что-то.

Анна решила, что она больна, что на нее подействовали бессонные ночи около постели больной, а Шилов тут ни при чем, не будь Шилова, который, правда, произвел на нее сильное впечатление своей выдающейся наружностью, она, может быть, так же грезила бы Краевым. Словом, болезнь найдет свой предлог.

И она решила обратиться к доктору.

С такими мыслями вошла она в тенистый парк.

Сделала несколько шагов и остолбенела от изумления около первой же скамейки. На ней сидел Шилов. Он как будто бы ждал ее, потому что встал с улыбкой и пошел навстречу.

Анне хотелось убежать, но от испуга или от какого другого чувства ноги ее не слушались.

Они поздоровались, и опять она встретила чудный таинственный взгляд этого человека, от которого мурашки пробежали по ее телу и все оно наполнилось какой-то приятной, сладкой истомой, словно любимая рука прикоснулась к нему.

Было еще очень раннее утро. Золотые лучи прорывались в чащу, целый громадный хор птиц чирикал по веткам, прохладный ветерок шумел в листве, бросая трепетные яркие пятна света на песок аллеи.

Вдали, сквозь стволы и зелень, как на декорации, виднелись позолоченные солнцем лужайки, изгибы аллей, мостики через канавы, маленькие долины и возвышения.

Эта скамейка была поставлена владельцем, очевидно, с расчетом, потому что отсюда сразу открывался волшебный вид на все прелести парка.

– Ого! Вы сегодня рано вышли гулять! – сказал Шилов, протягивая руку. – Впрочем, сегодня такое особенно прелестное утро, что сидеть дома могут только больные или очень занятые люди.

Анна ничего не ответила. Она имела растерянный вид, ей все хотелось уйти, но она не только не могла этого сделать, но даже подошла к скамейке бок о бок с Шиловым и села на нее.

Шилов тоже сел.

Лицо его имело торжественное и торжествующее выражение.

Несколько раз уже он окинул Анну с ног до головы таким критическим взглядом, заметь который она вспыхнула бы от стыда и оскорбления.

Но она не заметила, она сидела опустив голову, нервно кусая губы и чертя что-то зонтиком по песку.

Движение это было машинальное, но вдруг она вздрогнула и быстро замахала концом зонтика, стирая то, что получилось на песке, – это была буква Ш.

Наконец Анна опомнилась и встала.

– Куда вы? – спросил ее Шилов.

– Домой!.. Сестра ждет; она, верно, уже проснулась…

– Боже мой! Анна Николаевна! Неужели для сестры вашей мало услуг той сиделки, которую ей нанял граф.

Это напоминание не понравилось Анне.

– Мало! – коротко ответила она. – Сестра и сиделка не одно и то же! Прощайте!.. Если увидите Андрея, скажите ему… Нет, ничего не говорите… я сама… – И она, кивнув головой, быстро пошла по аллее назад к дачам.

– Попалась, – прошептал Шилов и, самодовольный, сияющий, тоже встал и пошел в другую сторону.

С этого последнего свидания Анна совсем изменилась. Она стала задумчива и видимо избегала встреч и задушевных разговоров со Смельским.

Казалось, какая-то тяжелая дума лежала гнетом на ее мозгу.