Эмиль Габорио - Дело № 113

Кламеран и Рауль еле владели собой.

— Позвольте спросить вас, — обратился к паяцу Кламеран, — с кем я имею честь говорить?

— Вам нужен мой паспорт? — весело отвечал паяц. — И вам тоже, господин фаворит? У меня его нет с собою, он в участке. В нем обозначены мое имя, фамилия, возраст, местожительство и прочее.

Кламеран остановил его грубым жестом.

— Вы позволили себе вероломный поступок, — сказал он.

— Я?

— Да, вы… Что это за ужасная история, которую вы здесь рассказали?

— Ужасная! Вам легко это говорить, а каково мне было ее сочинить!

— Довольно, милостивый государь, довольно! Это низкая инсинуация в адрес госпожи Фовель!

— В чем же тут сходство госпожи Фовель с моей мандариншей?

— Разве вам не известно несчастье, постигшее господина Фовеля?

— Несчастье?… — переспросил паяц.

— Я говорю, милостивый государь, о той краже, жертвой которой стал господин Фовель.

— Ах, знаю… От него удрал кассир, прихватив с собой и триста пятьдесят тысяч франков? Что ж такое! Это самый обыкновенный и повседневный случай.

— Милостивый государь, я требую от вас объяснений!

— Никаких объяснений я вам давать не желаю!

— Что вы сказали?

— Оставьте меня — вот что! Если помимо воли я обидел в чем-нибудь жену господина, которого я уважаю, то смею думать, что только ему одному и принадлежит право судить о том, насколько мои слова касаются его чести. Он старше меня, — скажете вы, — и не пожелает принимать от меня объяснений? Что ж, это очень возможно! Но у него есть сыновья, и один из них даже здесь, я его видел сейчас. Вы меня спрашиваете, кто я такой? В свою очередь обращусь к вам и я с вопросом: кто такие вы и какое право имеете вы заступаться за госпожу Фовель? Что, вы ее родственники, друзья, союзники? По какому праву вы стараетесь бросить на нее тень, выискивая в самой невинной истории то, чего в ней вовсе даже и нет?

— Я друг господина Фовеля, — ответил Кламеран, — и на этом основании должен заботиться о его чести так же, как и о своей собственной. А если и этого вам мало, то прошу вас знать, что его семья скоро станет моей.

— Что вы!

— Да-с, милостивый государь! Через восемь дней будет официально объявлено о моей помолвке с мадемуазель Мадленой!

Эта новость была настолько непредвиденна, что паяц раскрыл от удивления рот. Но это продолжалось всего только одну секунду. Он низко поклонился и громко, чтобы все могли его услышать, воскликнул:

— Честь имею вас поздравить! Не говоря уже о том, что мадемуазель Мадлена сегодня царица бала, за ней еще, говорят, целые полмиллиона приданого! Поздравляю вас!

— У вас очень длинный язык, господин паяц! — прикрикнул на него Рауль, теряя терпение и бросая вокруг себя беспокойные взгляды, из боязни, чтобы кто-нибудь их не услышал.

— Может быть, мой милый фаворит, может быть! Но руки у меня еще длиннее!

Кламеран поспешил положить этому конец.

— Довольно, — топнул он ногой. — Не стоит разговаривать с человеком, который прячется за свой костюм!

— Вы можете легко узнать у хозяина этого дома, кто я такой… если только посмеете это сделать!

— Вы!.. — воскликнул Кламеран. — Вы…

Быстрым жестом Рауль остановил на губах у владельца рудников обидное слово, готовое уже сорваться и дать дорогу событиям, которые бесповоротно повели бы за собой скандал.

Паяц помолчал немного и, не сводя глаз с Кламерана, выразительно произнес:

— Я был лучшим другом вашего покойного брата Гастона. Я был его советником, он поверял мне все свои малейшие надежды. Вот кто я.

Эти простые слова точно громом поразили Кламерана.

Он страшно побледнел, сделал шаг назад и протянул вперед руки, точно там, в глубине залы, видел перед собою призрак.

Он хотел отвечать, протестовать, что-то говорить, но ужас сдавил ему горло.

— Уйдемте! — шепнул ему Лагор, который сохранил еще присутствие духа.

И он с силою увлек Кламерана за руку, поддерживая его по пути, так как тот пошатывался, точно пьяный, и хватался за стену, чтобы не упасть.

«Что же это должно означать? — подумал паяц. — Откуда этот страх? Что это за ужасное воспоминание, которое я разбудил в этой грязной душе?»

И он унесся мыслями далеко от действительной жизни, далеко от этой галереи и от бала у Жандидье. Но легкий удар по плечу призвал его к действительности. Перед ним стоял венецианский граф.

— Довольны вы, господин Вердюре? — спросил он его.

— И да и нет, граф, — отвечал паяц. — Нет — потому что мне не удалось вполне достигнуть того, на что я рассчитывал, когда просил у вас разрешения прийти на этот бал, а да — потому что теперь у меня уже не остается ни малейшего сомнения в том, что это два больших негодяя.

— Значит, вы недовольны?

— Нет, я не жалуюсь, граф. Наоборот, я благословляю случай или Провидение, давшее мне лишний повод убедиться в существовании одной тайны, в которой я не сомневался.

В это время несколько гостей подошли к графу и прервали этот разговор. Граф должен был удалиться, но на прощанье с большою сердечностью пожал руку паяцу. А паяц пошел отыскивать госпожу Фовель, которая уже давно покинула галерею. Он нашел ее в зале разговаривавшей с Мадленой. Обе они были чем-то встревожены.

«Отлично! — подумал паяц. — Они обсуждают то, что произошло. Но куда скрылись Лагор и Кламеран?»

Скоро он и их увидел. Они ходили взад и вперед, протискиваясь сквозь толпу, раскланивались и обращались с вопросами то к тем, то к другим.

— Бьюсь об заклад, — проговорил паяц, — что речь идет обо мне. Эти почтенные негодяи выспрашивают у всех, кто я такой. Выспрашивайте, голубчики, выспрашивайте!

Скоро они стали прощаться. Они были так озабочены, столько им нужно было обдумать и обсудить на свободе, что, не дождавшись даже ужина и бросив госпожу Фовель и ее племянницу на произвол судьбы, они откланялись и уехали.

Паяц проводил их до передней и был свидетелем того, как они оделись, сошли с лестницы и вышли на улицу.

— На этот раз довольно, — проговорил паяц. — Теперь уж и мне нечего здесь делать.

И, одевшись в широкую накидку, которая вполне скрывала его костюм, он вышел вслед за ними.

У крыльца стояло много свободных извозчиков, но в воздухе было отлично, морозно, было сухо, и паяц решил отправиться пешком. И он пошел вдоль улицы Сен-Лазар и повернул к Нотр-Дам-Делорет, чтобы попасть поскорее на Монмартр.

Вдруг в ту самую минуту, когда он вступил уже в улицу Оливье, откуда-то из темноты выскочил какой-то человек, бросился на него и, замахнувшись кинжалом, ударил его изо всех сил по руке.

Удар был намечен прямо в грудь, но паяц ловко увернулся, и кинжал сильно поранил ему руку.

— Ах, канальи! — громко воскликнул паяц. И, отскочив назад, он приготовился к защите. Но эта предосторожность оказалась излишней.