Эмиль Габорио - Дело № 113

— Ключ!.. Вероятно, сам господин Фовель. Но кто же сообщил ему слово?

— Слово? Несчастный… Его сообщили сами вы! Не помните?… К счастью, ваша любовница помнит это лучше, чем вы. Поройтесь-ка в воспоминаниях! За два дня до кражи вы ужинали с Жипси, Лагором и еще с какими-то двоими. Нина была печальна. Под конец ужина она стала плакать, утверждая, что вы ее не любите.

— Да, да… теперь я это припоминаю.

— И знаете вы, что вы ей на это ответили?

Проспер подумал и ответил:

— Нет.

— Бедный малый! Вы ответили Нине следующими словами: «Ты упрекаешь меня в том, что я не думаю о тебе, и ты не права. В эту самую минуту твое имя оберегает кассу моего патрона».

Проспер точно обезумел. Эти слова как громом поразили его.

— Да, — воскликнул он. — Теперь я все припоминаю!

— А остальное понятно, — продолжал Вердюре. — Один из мужчин отправился к госпоже Фовель и силой вынудил ее отдать ключ ему. Затем он нажал на замке пуговицы на слово «Жипси» и взял из кассы триста пятьдесят тысяч франков. И заметьте это — госпожа Фовель повиновалась только благодаря угрозам. На другой день после кражи она чуть не умерла, несчастная, и это именно она прислала вам тогда десять тысяч, рискуя навлечь на себя подозрение.

— Но кто же украл? Рауль? Кламеран? Какое они имеют отношение к госпоже Фовель? При чем тут Мадлена?

— На эти вопросы, дорогой Проспер, пока я ничего вам не отвечу и именно благодаря им считаю еще преждевременным передавать дело судебному следователю. Дайте мне сроку только десять дней. Если в течение этих десяти дней я ничего не узнаю нового, то я сам приду к вам и скажу: «Пойдем к Партижану и передадим ему все, что нам известно».

— Значит, вы уезжаете?

— Через час я уже буду на пути в Бокер. Там жили Кламеран и госпожа Фовель, когда она еще была девицей Вербери. Кламеран и Рауль от нас не уйдут, за ними будет наблюдать полиция. Но вы, Проспер, мой друг, будьте благоразумны. Поклянитесь мне, что в мое отсутствие вы ни разу не выйдете из дому!

Проспер поклялся, но на прощание не мог удержаться от вопроса:

— Узнаю ли я наконец, кто вы такой? — спросил он Вердюре.

— Это я скажу вам в присутствии Нины, — отвечал этот удивительный человек, — в тот день, когда вы будете венчаться с Мадленой.

И он отправился в путь, а Проспер уединился в номерах «Архистратига», боясь даже подойти к окну.

Два раза он получал известия от Вердюре. В первый раз пришло от него письмо, в котором он сообщал, что виделся с его отцом, посвятившим его во многое, а во второй раз от его имени приходил лакей Кламерана Дюбуа, который сообщил, что все обстоит благополучно.

Все шло своим чередом, пока наконец на девятые сутки добровольного заключения, в десятом часу вечера, Просперу не захотелось вдруг пройтись. От долгой бессонницы у него разболелась голова, и ему казалось, что прогулка на чистом воздухе может его освежить.

— Чем я рискую в такой поздний час и в таком квартале, как этот? — соображал он сам с собою. — Я дойду только до Ботанического сада и, конечно, не встречусь по пути ни с кем.

К несчастью, он не исполнил этого в точности и, перейдя через полотно железной дороги на Орлеане, зашел в портерную выпить кружку пива.

Машинально развернул он попавшуюся под руку газету и прочитал в ней следующее:

«Объявляется о предстоящем бракосочетании племянницы банкира господина Фовеля с маркизом Луи Кламераном».

Эта ужасная новость доказала ему всю справедливость предостережений Вердюре. В отчаянии, потеряв голову, он уже видел перед собою Мадлену, навеки связанную с этим негодяем, и ему казалось, что Вердюре уже не застанет ее свободной и уже никакими силами не устранить этого брака.

И, приказав подать себе бумагу и перо и позабыв о том, что никакими несчастьями в свете нельзя оправдать такой гадости, как анонимное письмо, он изменил свой почерк и написал следующие строки своему бывшему патрону:

«Милостивый государь!

Вы сделали донос на вашего кассира, и вы правы, потому что потеряли к нему доверие.

Но если это он украл у вас 350 тысяч франков, то не он ли также стащил и бриллианты у вашей жены и снес их в ломбард, где они находятся и сейчас?

На вашем месте я не делал бы скандала, а стал бы наблюдать за вашей женой и, быть может, получил бы основания для того, чтобы остерегаться и ее племянника.

Кроме того, перед самым подписанием Мадленой брачного контракта я отправлюсь в полицию и кое-что сообщу ей из прошлого господина маркиза Кламерана.

Написав это письмо, Проспер расплатился и вышел. А потом, боясь, что письмо может опоздать, он отправился прямо на Главный почтамт. До сих пор он еще не сознавал всей неприглядности своего поступка, но в самый последний момент, когда рука его уже потянулась к почтовому ящику, он сделал над собой усилие и опустил в него письмо.

А придя домой, он горько раскаялся в своем поступке.

В его отсутствие заходил Жозеф Дюбуа. Он велел передать, что получил от Вердюре телеграмму, в которой тот извещал его, что послезавтра вечером, в девять часов, с лионским поездом он возвратится в Париж.

Проспер был в отчаянии. Он отдал бы все на свете, чтобы только получить назад анонимное письмо.

А тем временем Вердюре вез важные открытия. Скомбинировав все, что он уже знал, с тем, что рассказала ему старая служанка мадемуазель Вербери и что сообщил ему старый лакей Кламерана, а также показания прислуги Рауля в Везине и сведения, добытые Дюбуа — Фанферло, он пришел к заключению, что здесь в свое время произошла тяжкая драма и благодаря своему гению восстановил ее до самых малейших деталей.

И он был прав, предположив то, что именно в далеком прошлом наших героев следует искать причины того преступления, жертвой которого оказался Проспер Бертоми.

Вот какова была эта драма.

В двух милях от Тараскона, на левом берегу Роны, возвышается потемневший от времени и запущенный, но еще крепкий замок Кламеран.

В 1841 году в нем обитали старый маркиз Кламеран и двое его сыновей — Гастон и Луи.

Эмигрировав во время французской революции 1789 года одним из первых вместе с графом Дартуа, старый маркиз возвратился во Францию только в 1815 году вместе с войсками союзников. Здесь, благодаря судьбу, он нашел поджидавшую его возвращения небольшую часть от его прежних неизмеримых владений, чудом не попавшую в чужие руки, истощенную, но все же дававшую достаточно дохода для того, чтобы вести честную, трудовую жизнь. Но, имея в своем распоряжении только около пятнадцати тысяч ливров ежегодно, он проживал по 25 и даже по 30 тысяч, в надежде на то, что скоро наступит Реставрация, которая возвратит ему его бывшие владения сполна.