Буало-Нарсежак - Любимец зрителей. Полное собрание сочинений. Том 9

— Что именно?

— По всей округе идут толки. Всем интересно, что происходит в замке. Как же, все-таки это замок! Люди заметили, что нет господина графа. А теперь еще эта женщина… Мари-Жанна, та, что работает по дому, от нее ничего не скроешь… Мне неприятно, когда я узнаю всякие гадости…

— Какие, например?

— Нет уж, предпочитаю об этом молчать. Но мне бы не хотелось, чтобы люди начали забывать, как вы трудились в колониях… Если такое имя, как наше, станут марать грязью…

Старик заикался от волнения. Я обнял его за плечи.

— Спасибо, дружище Фушар. Я забыл, что ты тоже — один из Лепиньеров. На свой лад. Послушай… Если я уеду…

— Так было бы лучше, — произнес он более твердым голосом. — Только не насовсем… иначе малышка сойдет с ума… Скажем, до зимы… Потом вы вернетесь и, может быть, поселитесь здесь навсегда… Это заставит умолкнуть злые языки. Все, о чем болтают, будет уже не важно.

Я размышлял, прислонив голову к рукаву его фуфайки, пропахшей потом, табаком и старческим духом.

— Я об этом подумаю, — сказал я наконец. — Но если я уеду, мне хотелось бы быть уверенным, что ты по-прежнему в форме. Ну-ка, скажи, на что ты, собственно, жалуешься?

— Что-то давит вот здесь, в середине груди. Я даже боюсь дышать.

— Часто ли так бывает?

— Довольно часто.

— Давно?

— Не очень.

— Эжени мне говорила, что это началось после исчезновения моего отца.

Фушар не решался ответить, и я пробормотал:

— Видишь, все-таки ты что-то знаешь.

Старик вздрогнул, как будто его ударили.

— О нет! — вскричал он. — Нет!

— Значит, просто совпадение?.. Что же, может быть… Ладно, в понедельник сходишь к доктору Меро в Сен-Назер. Это хороший кардиолог. Он сделает тебе электрокардиограмму и назначит лечение. В твоем возрасте легкая стенокардия — в порядке вещей, но береги себя. Я уеду лишь в том случае, если буду уверен, что ты, как всегда, в строю. Обещаешь?

— Обещаю, господин Дени. Только уезжайте быстро и ничего не говорите. Ничего не говорите.

— Да-да. Ладно. Спокойной ночи. И убери свою трубку. Понял? Никакой трубки.

Я не стану рассказывать, как провел эту ночь, вернее, остаток ночи. Нет смысла толочь воду в ступе. Я сердился на Ингрид, затем принимался за себя, проклинал наш злополучный край и, наконец, впадал в прострацию, из которой меня выводили внезапные приступы страха. Я предчувствовал, что вскоре со мной должно что-то произойти. Скорее всего мне никогда больше не увидеть Ингрид. И моя страсть разгоралась с новой силой. В конце концов я выпил снотворное.

Вдали раздавалась телефонная трель, но я никак не мог стряхнуть с себя сонный дурман. Внезапно я вскочил, смахнул на пол часы, торопливо подобрал их и сначала взглянул на циферблат с обратной стороны. Нет, это не телефон, лихорадочно пронеслось в голове… И тут я увидел время: полдесятого. Господи! Ингрид! Я бросился в коридор и помчался по лестнице, сражаясь с не желавшим поддаваться рукавом пижамы. Скорее в библиотеку! Клер держала трубку и говорила: «Да, мадам». Я довольно резко оттолкнул сестру, и она заупрямилась, пытаясь перехватить у меня трубку.

— Перестань, — закричал я. — Это меня. Да перестань же!

Клер немного отошла и надулась.

— Алло… Да, это я… А! Я ему нужен?.. Надолго?

Ингрид молчала на другом конце провода, слушая, как я ломаю комедию. Поглядывая на Клер, я говорил первое, что приходило на ум.

— О! Я могу уехать очень скоро. Да, мне гораздо лучше… Если необходимо, могу быть в Париже завтра… Хорошо, договорились. Рассчитывайте на меня. До свидания.

Я повесил трубку и взял Клер за талию, придав лицу беззаботное выражение.

— Видишь ли, душенька. Меня вызывают в Париж. Звонила секретарь нашей миссии… Я отлучусь на несколько дней. Ты будешь послушной девочкой, правда? Я скоро вернусь.

Клер слушала меня с кислой миной, как дети в ожидании укола, и мне хотелось сказать ей тоже: «Тебе не будет больно… Поверь».

Послышался голос матери:

— Где вы?.. Кофе стынет… Вечно приходится за вами гоняться…

Я потащил Клер в столовую, где нас поджидали мать с тетей.

— Что с тобой, Клер? — спросила тетка. — Ты снова надулась.

Я пустился в заранее подготовленные объяснения. Всех врачей якобы отзывали из отпуска и отправляли в Ливан. Мне хотели поручить сопровождать судно с беженцами.

— Я уеду завтра, но вернусь через… Ну, там будет видно… Во всяком случае, в скором времени.

Мать намазывала маслом бутерброд, глядя на хлеб.

— Ты едешь один?

Я не мог отказать себе в удовольствии поиздеваться над ней.

— Нет. С нами поедет медсестра. Так принято.

— Хорошо, — подытожила мать, — надеюсь, что на сей раз ты заранее сообщишь нам о своем приезде.

К моему великому изумлению и облегчению, на этом обмен колкостями закончился. Мать лишь добавила:

— В последнее воскресенье ты мог бы сходить с нами к обедне.

В данном пункте моей истории мне хочется попросить пощады. Зачем я рассказываю тебе все это, как будто последние часы, проведенные в Керрареке, заслуживают детального описания! Мы посетили службу. Все взгляды в церкви были прикованы ко мне. Затем мы пообедали. Затем я позвонил доктору Неделеку, чтобы попросить его наблюдать за Фушаром, а также приглядывать за Клер. Затем я спросил себя, не следует ли оставить матери более недвусмысленное письмо? Нет, не стоит. Позже, когда мое столь неопределенное будущее начнет проясняться, мне предстоит известить ее о своих намерениях.

В связи с этим я хочу вернуться назад, чтобы сообщить тебе одну любопытную деталь. Моя мать с виду такая набожная… я полагал, что она причащается каждое воскресенье, как заведено у людей с чистой совестью. Ничего подобного… Ни она, ни ее сестра, ни Клер не ходили к мессе. Мои домашние, уткнувшись в требники, твердили молитвы, но вдали от Бога. Затем…

Хватит изводить тебя всяческими «затем». Отмечу только, что я совершил долгую прогулку в лодке, прощаясь с болотом. Я был рассеянным, но не терял бдительности. Я плыл в зарослях камыша, с грустью внимая бесчисленным звукам, доносившимся из береговых зарослей, и в то же время остерегался, как будто рисковал пойти ко дну на каждом изгибе очередного рукава. Ведь мой отец уже… Если бы я не робел, то позвал бы его. Больше всего меня удручало то, что отец не был, в некотором смысле, ни живым, ни мертвым. Он как в воду канул. Возможно, мне следовало продолжать поиски, а не бежать с этой женщиной, его бывшей… Ах! Последние часы были мучительными.

Короче. Ужин. У всех — похоронный вид; вечерние поцелуи — я долго целовал мою милую Клер, которой так тяжело будет переносить мое отсутствие, и, наконец, моя комната, где я закрылся на ключ. Уф! Теперь, как говорится, можно перевести дух. Будильник заведен на семь утра. Чемодан собран. Дезертир готов к бегству.