Буало-Нарсежак - Любимец зрителей. Полное собрание сочинений. Том 9

— Это поможет мне. Вы это хотели сказать?

Он сильно покраснел и оставил свой важный вид:

— Я так сожалею. Если позволите, я буду помогать вам. Я буду вывозить вас в парк.

— Перестаньте, — сказал я. — Это занятие для садовника.

Со смущенным видом он крутил перчатки и подбирал любезные слова, которые вернули бы ему мое расположение. Он живо чувствовал, что не имеет права ходить передо мной, сидеть, наслаждаться своими движениями, поэтому потихоньку подбирался к двери.

— Возьмите стул, — предложил я, — и не создавайте лишних проблем.

Он неловко сел, я продолжил:

— В моем деле я рисковал каждый день. Я мог тысячу раз лишиться ног.

— Правда? — спросил он с робкой надеждой, будто я отпустил ему уж не знаю какой грех.

— Последний раз, когда я выполнял сальто-мортале, я чуть было не разбился. В двадцати восьми метрах над шоссе, — самым естественным тоном добавил я.

Я лгал. С тех пор я принялся выдумывать для него тысячи историй, чтобы видеть, как он бледнеет, как судорожно дрожит уголок его рта. Он был из тех маменькиных сынков, которые воспитывались дома и были отданы на откуп своему воображению. Замученные им, они сами нуждаются в мучителе. Я инстинктивно чувствовал, что он околдован мною.

— Вы никогда не занимались спортом? — спросил я. — Я не имею в виду теннис или трюки, о которых я вам рассказывал. Я имею в виду борьбу, дзюдо, например, или бокс.

— Нет, — пробормотал он. — Мама не…

— Вы единственный сын? И холосты?

— То есть…

— Это ваше право. Как, впрочем, и вести обеспеченную жизнь. Не всем так везет. Только что, когда вы так любезно предложили вывозить меня на прогулки в парк, я грубо вам ответил… Но если… В общем, я был не прав. Вас я принимаю, но не вашего дядю.

Как он разволновался, бедняга. Он с благодарностью пожал мне руку.

— Я так боялся, — сказал он.

Оставалось еще кое-что. Он решился.

— Но мадам… мадемуазель…

— Иза. Я разрешаю вам называть ее Иза.

Он вертелся, чувствуя себя все более неловко.

— Покажется ли ей естественным?..

— Что вы будете заниматься мной? Конечно. Напротив, она будет очень рада. У нее столько дел… Приходите, когда захотите.

В этот вечер передо мной наметился, еще совсем смутно, как тропинка в лесу, окутанная утренним туманом, тот путь, который предстоит мне пройти, и впервые после аварии я заснул без снотворного.

— Ну как вы сегодня утром? — спросил Дрё, складывая зонтик и усаживаясь рядом с кроватью.

— Отныне, — ответил Ришар, — здесь не видно никого, кроме вас.

— Я бы плюнул на все это, — продолжал комиссар. — А вот королева-мать продолжает надоедать нам, а так как у нее солидные покровители, приходится потакать. Вбила себе в голову, что ее брата убили… Что вы хотите… Глупо, конечно, но я продолжаю расследование. По крайней мере, делаю вид.

— Мы все еще ее излюбленные подозреваемые?

— Нет. Или, скорее, она сейчас подозревает всех. Она хочет нанять сторожей с обученными собаками. Я ее выслушиваю. Я ее успокаиваю, так как она убеждена, что ее жизнь в опасности. А потом я поднимаюсь к вам, чтобы развеяться.

Дрё зажег сигарету, выплюнул попавшую на язык табачинку.

— Заметьте, — сказал он, — все, что она рассказывает, не так уж и глупо. Однажды я сам задался вопросом, не был ли это кто-либо со стороны… В этом случае предположений значительно прибавилось бы. Но факты остаются фактами.

Он хитро улыбнулся. Ришар ответил ему тем же.

— Если бы я знал, почему он решил изменить завещание! — мечтал вслух комиссар.

— Конечно, — поддержал Ришар.

— Естественно, вы не знаете.

— Я вам уже говорил об этом.

— Вы правы. Я переливаю из пустого в порожнее. Кстати, я посмотрел еще раз один ваш фильм. Нападение на Центральный банк, помните?

— Да. «Тайна комнаты-сейфа». Поставить было не сложно. Но придумано изобретательно.

— Кто руководит трюками в таких случаях?

— Когда как. Сценарист придумал, что я смогу использовать кабель грузового лифта. Но я сам рассчитывал каждое движение, каждый прием.

— Словом, все детали операции.

— Именно так. Если что-то упустить, даже самое незначительное, наверняка сломаешь шею. Именно поэтому я предпочитал работать с макетом. Даже при осуществлении самого простого прыжка я рассчитывал траекторию движения… Необходимо все учесть: вес, скорость, угол и даже ветер.

— Черт возьми! Нам повезло, что вы действовали на стороне закона. Иначе…

Комиссар встал и прошелся по комнате.

— Какие у вас отношения с Шамбоном? Все еще хорошие?

— Почему вы думаете, что они могут испортиться?

— Кто знает… Теперь, когда его дядя мертв, жить под одной крышей с молодой вдовой…

Ришар откровенно смеется:

— Вы не из тех людей, комиссар, которые верят сплетням.

— Между нами, — настаивал комиссар, — действительно ли мадам Фроман убита горем?

— Скажите честно, что у вас на уме? — шутит Ришар.

— Ну вы даете, — возразил комиссар. — Задняя мысль! Еще нужно, чтобы она была, эта мысль! До свидания, мсье Монтано, — протягивая руку, прощается комиссар.

— Я вас провожу.

Ришар на костылях провожает комиссара и долго смотрит ему вслед.

— Ищи! — прошептал он. — Ищи, собачка! Еще не скоро найдешь.

Фроман был в отъезде, когда меня перевезли из клиники в замок. Шамбон позаботился о моем размещении. Он настоял на том, чтобы показать мне несколько комнат, из которых я смог бы выбрать. Иза хотела, чтобы моя комната находилась поближе к ее, но я выбрал эту, самую отдаленную. Я хотел, чтобы все в Колиньере почувствовали, что мое пребывание будет незаметным. Шамбон сказал мне, что в моем распоряжении телефон и я могу звонить куда захочу. Таким образом, я был независим так же, как в отеле. И с машиной! Я уже умел ею пользоваться, научился подтягиваться на руках, чтобы перелезть с кровати на кресло и обратно. Мне нужна была помощь, чтобы надеть брюки, но я значительно преуспел в искусстве цепляться, висеть, передвигаться, почти как обезьяна в клетке. Даже если бы мне ампутировали ноги, я все равно остался бы таким же ловким.

— Если вам что-нибудь понадобится, не стесняйтесь, — говорил Шамбон. — Мой дядя хочет, чтобы вы чувствовали себя как дома.

Глупости, конечно. Ведь я жил у своего палача. Лужайка, которая простиралась под моим окном и выходила к Луаре, принадлежала ему; все принадлежало ему: бабочки и птицы, облака и раскинувшееся над холмами небо. Все, что я видел вокруг себя, радовалось и двигалось. Я сидел в своем прекрасном кресле в первом ряду партера и смотрел, как проходила жизнь. Спасибо, мсье Фроман! Однажды, когда Иза наводила порядок в моей комнате, я дернул ее за рукав.

— Подожди минуту, — сказал я.

С чего начать? Я приготовился к разговору, но вдруг дикая боль стиснула мне горло и не давала вымолвить ни слова.