Буало-Нарсежак - Любимец зрителей. Полное собрание сочинений. Том 9

Он вздрагивает. Я хочу привести его в замешательство грубостями, которые повысят мой авторитет. И добавляю:

— Сделаем все в субботу вечером, как с дядей. Самый лучший вариант. Дрё будет наверняка дома. Отрепетируем. Но знаешь, будет намного легче, чем в прошлый раз.

Он жмет мне руку. Своим дурацким «чао» он дает понять, что входит в игру. В нем есть все, что я ненавижу больше всего на свете.

Наконец я один. Мне звонит Иза. Я ей говорю, что у меня болит голова, но все хорошо. Что касается моей задумки с завещанием… Нет. Это — явный перебор.

Я изучаю еще раз свое хитрое сооружение. Оно прочное. Насчет самоубийства отработано на славу. Можно изощряться, утверждать, что все странно в этом деле, и даже вообразить, что был разыгран спектакль, но факты налицо. К тому же Дрё, а ведь он неглуп, и тот смирился. История с анонимными письмами выдерживает критику. Я бы даже сказал, что они подкрепляют версию о самоубийстве. После смерти Шамбона начнутся предположения, гипотезы, вообще шумиха. С этим я ничего не могу поделать. Но установят, что ставень и дверь балкона взломаны, а Шамбона убили. В таких делах главное — факты. А они выстраиваются в строгий логический ряд.

Уже поздно. Приму снотворное. Через минуту я вновь увижу, что устремляюсь вперед к трамплину и рассекаю пространство. Бедный я, бедный!

На следующий день я раздобыл костыльную лапу. В доме достаточно инструментов. Потом на минутку зашла Иза. Она очень красивая. Она немного волнуется, потому что чувствует, что я что-то от нее скрываю.

— Скорее бы все кончилось, — замечает она. — Ты выглядишь очень усталым.

Я беру ее за правую руку и приподнимаю.

— Кольцо?.. Ты должна носить его. Я знаю, что это тебе противно. Мне тоже. Но ты же знаешь Шамбона, он любит крайности. Все или ничего. Его все время мучит потребность исповедоваться. То — чтобы похвастаться, то — чтобы повиниться. Веди себя с ним осторожно… И положись на меня. Ладно?

Она прижимается ко мне головой, и мы надолго замираем. После ее ухода мне остается аромат ее духов, запах ее кожи, ее тень, чтобы поддерживать мои мечты. Я надолго погружаюсь в свой воображаемый мир. Когда все будет кончено, мы найдем другой дом, настоящий, теплый и уютный. С Колиньером покончено навсегда. Он слишком велик. В нем слишком много плохих воспоминаний. Может быть, тогда я смирюсь и попробую стать «как все», обычным инвалидом, на которого никто не обращает внимания. Подождав, я проезжаю в кабинет Фромана. Жермен пришел проветрить комнату. Дверь в сад открыта. Я изучаю ставни. Вечером их закрывают на засов, обычная деревенская система, малоэффективная. Достаточно просунуть тонкую металлическую пластинку под оконную задвижку и сильно нажать… Дерево треснет, шпингалет вылетит. Дальше нужно разбить стекло, и ты на месте. Дело нескольких минут. Но шума — много. Это обстоятельство меня порадовало. Дрё услышит все. Я войду на костылях через парк. К себе вернусь через коридор, так быстрее. Мое второе безупречное преступление. Мой последний трюк. Нужно только подготовить Шамбона.

Мы начинаем в тот же вечер, в кабинете Фромана, когда все улеглись спать. Он внимательно слушает, немного волнуясь. Он все время чешется и вертится.

— Мне не нужно столько раз тебе повторять, — говорю я. — Я постучу в окно, и ты позвонишь комиссару. Это должно произойти одновременно. Если вдруг его не будет, ты положишь трубку. Я услышу и уйду. Перенесем на следующий день. Теперь послушай меня. Я не кричу. Я взволнован. Говорю быстро, нескладно… «Господин комиссар… Говорит Шамбон… из Колиньера. Слышите?.. Их, должно быть, много… Они в парке… Они взламывают дверь… Приезжайте немедленно… Мне нечем защищаться…» В этом месте ты переведешь дыхание… Дрё воспользуется этим, чтобы заговорить… Сделаешь вид, что ничего не понимаешь, так как очень испуган. Будешь все время повторять: «Что?.. Что?..» А потом начнешь умолять: «Сделайте же что-нибудь… меня хотят убить…» Я разобью окно и два раза выстрелю в стену… Ты выронишь трубку, как бы теряя сознание или от сильного волнения не можешь продолжать говорить… Дрё будет уже в пути. Ты подождешь. Все — просто.

Я вижу, что он смотрит на меня немного искоса.

— Ты не согласен?

— Согласен, я думаю, что это сработает, но…

— Но что?

— Лучше я сам выстрелю.

Я делаю вид, что ничего не понимаю.

— Ты хочешь… Но это все усложнит. Ты должен будешь уронить трубку, подбежать к двери, выстрелить…

Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что действие может развиваться так, как хочет он. Если я начну упрямиться, подозрение, которое заставляет его быть таким осторожным, из смутного станет явным. Кто гарантирует ему, что я выстрелю в стену? Но я умею обходить опасные места.

— Если хочешь, пожалуйста. Мне все равно. Важно действовать быстро.

Повисло тяжелое молчание. Глаза в глаза, словно игроки в покер, мы пытаемся прочесть тайные помыслы друг друга. Если бы он сказал: «Не обязательно, чтобы ты приносил револьвер. Пусть будет у меня, пока я буду звонить», все бы пропало. Чтобы ему телепатически не передались мои мысли, стараюсь ни о чем не думать. Прервал молчание он.

— Хорошо. Я все сделаю очень быстро.

Я невинно улыбаюсь и добавляю:

— Все будет хорошо, дружище. Поверь мне.

Он сияет. Ему нравится, когда я его называю «дружище». Кризис миновал. Я продолжаю:

— Теперь твоя очередь играть… Стань у письменного стола. А я здесь, на пороге. Давай, некогда… Начинай: «Господин комиссар… Говорит Шамбон».

Сразу же он находит верный тон. Актер, которым он всегда и был, очень правдоподобен. Он говорит: «Они в парке… Они ломают дверь», потом он импровизирует, якобы задыхаясь: «Я пропал, Боже мой… Если бы только у меня хоть оружие было… Но ничего… ничего. Комиссар, помогите!»

Я останавливаю его.

— Прекрасно. Нет необходимости учить слова. Продолжай в том же духе. Жаль, что ты не играешь в театре.

Он загорается от тщеславия.

— Я неплохо справляюсь, — скромно говорит он.

И тут же заявляет, уступая мещанской привычке критиковать:

— Что не вяжется, так это ваше появление. Смотрите… Шпингалет не так легко вырвать… Как вы это сделаете?

— Я заранее отвинчу его наполовину… Это уже детали…

С ним всегда надо говорить тоном хозяина. Я роняю костыль, чтобы положить руку ему на плечо.

— А сейчас, — говорю я с оживлением, — за работу!

Я притворился спящим, когда в дверь постучали. Ответил я, зевая:

— Ну что еще? Кто там?

— Инспектор Гарнье.

— Не время для визитов, инспектор. Уже за полночь.

— Поторопитесь.

— Хорошо, хорошо, иду.

Я нарочно толкнул стол, с которого с шумом посыпались журналы. Я выругался, и, когда открыл дверь, лицо у меня было разъяренное.