Филлис Джеймс - Двенадцать ключей Рождества [сборник рассказов]

Кроме того, надо и о себе подумать. Время еще есть. Если жизнь молодого Спеллера окажется под угрозой, тогда, конечно, Гейбриэл расскажет то, что видел. Но это будет означать конец его работы у Бутмана. Хуже того, он никогда не найдет другой. Уж мистер Морис Бутман об этом позаботится. Его, Гейбриэла, ославят как вуайериста с грязными мыслишками, как Любопытного Тома [16] Соглядатай — человек с нездоровым любопытством, подсматривающий за купальщицами, заглядывающий в окна и т. п. , который готов рисковать своими средствами к существованию ради того, чтобы провести час-другой над пикантной книгой или иметь возможность подглядывать за чужим счастьем. Подобная «реклама» взбесит мистера Мориса, и он не простит человека, послужившего ее сюжетом.

А все сотрудники фирмы будут смеяться над ним. Он станет «героем» лучшей шутки за много-много лет — смешным, жалким и никчемным. Педантичный, уважаемый, строгий Эрнест Гейбриэл наконец показал свое истинное лицо! И никто даже не оценит того, что он все выложил начистоту. Им и в голову не придет, что он мог бы промолчать.

Если бы ему удалось найти убедительное оправдание своего присутствия в здании в тот вечер! Но такого оправдания не существует. Едва ли он сможет утверждать, будто поздно задержался из-за обилия работы, ведь сам позаботился о том, чтобы покинуть здание вместе с вахтером. Сказать, что вернулся позднее, чтобы доделать то, что не успел днем, тоже нельзя: Гейбриэл всегда все выполнял вовремя, ему нравилось, чтобы его ставили в пример. Даже собственная эффективность работала сейчас против него.

Кроме того, он не умел лгать. Полицейские не поверят его рассказу. После того как столько времени потратили на это дело, они едва ли обрадуются новому доказательству в виде запоздалого откровения. Гейбриэл представил их недовольные осуждающие лица, официальную вежливость, едва прикрывающую неприязнь и презрение. Нет смысла подвергать себя суровому испытанию, не удостоверившись в фактах.

Однако и после предварительных слушаний, в результате которых решили передать дело в суд, прежние аргументы не утратили своей актуальности. К тому времени Гейбриэл знал, что Спеллер действительно был тем молодым любовником, какого он видел. Впрочем, особых сомнений у него и прежде не возникало. Теперь дело, которое будет слушаться в суде, обрело четкие очертания. Обвинение постарается доказать, что это преступление на почве страсти; парень, измученный угрозами женщины бросить его, убил ее из ревности и мести. Обвиняемый станет отрицать, что в тот вечер входил в квартиру, снова и снова твердить, будто стучал, но ему не открыли, и он ушел. Подтвердить это может только Гейбриэл. Однако и тогда это будет преждевременно.

Гейбриэл решил пойти на суд. Таким образом он сможет наблюдать, к чему склоняется процесс. Если будет похоже, что дело идет к вердикту «не виновен», он промолчит. А если все обернется плохо, то испытает особое волнение и особую, пугающую прелесть, встав в тишине переполненного зала суда и огласив свои показания. Допрос, критика, дурная слава — это все позднее. А в тот момент он переживет свой миг славы.

Обстановка в суде удивила и немного разочаровала Гейбриэла. Он ожидал более внушительного, драматичного антуража в цитадели правосудия, чем этот современный, пахнувший чистотой, деловой зал. В нем было тихо и опрятно. При входе никакой толчеи, никто не стремился захватить свободные места. Процесс вообще не привлек особого внимания публики.

Проскользнув на место в заднем ряду, Гейбриэл огляделся вокруг, сначала опасливо, потом более уверенно. Волновался он напрасно. В зале не было ни одного знакомого. Здесь собрались какие-то скучные люди, едва ли заслуживающие той драмы, какую он собирался разыграть перед ними. Некоторые зрители, наверное, работали со Спеллером, другие, вероятно, жили на одной улице с ним. Всем явно было не по себе, у всех был неуверенный вид людей, очутившихся в необычной и пугающей обстановке. Среди публики находилась худая женщина в черном, она тихо плакала, уткнувшись в носовой платок. Никто не обращал на нее внимания, никто не утешал ее.

Время от времени одна из двух дверей в конце зала открывалась, и вновь пришедший украдкой проскальзывал на свободное место. В тот момент все лица моментально поворачивались в его сторону безо всякого интереса, без узнавания, чтобы уже в следующее мгновение переключить внимание на худощавую фигуру молодого человека на скамье подсудимых.

Гейбриэл тоже глазел на него. Сначала он отваживался бросать лишь беглые взгляды, сразу опуская голову, словно это представляло отчаянный риск. Он и думать не мог о том, чтобы встретиться глазами с подсудимым, чтобы тот не дай бог не заподозрил, будто в зале находится человек, который может спасти его, и не послал ему отчаянный сигнал — мольбу о помощи. Но посмотрев на парня раза два-три, Гейбриэл понял, что бояться нечего. Одинокий страдалец никого не видел, и все ему были безразличны, кроме себя самого. Это был лишь ошеломленный, растерянный и испуганный молодой человек, чей взгляд был обращен внутрь, в какой-то свой личный ад. Он напоминал попавшего в западню зверька, утратившего надежду и способность бороться.

Судья был пухлый, краснолицый, с многочисленными подбородками, утопавшими в воротнике. Его маленькие ладони покоились на столе, за исключением тех моментов, когда он делал записи. Адвокат замолкал, а после паузы продолжал медленнее, словно не хотел торопить судью, и глядел на него как озабоченный отец, что-то втолковывающий своему не слишком сообразительному сыну.

Но Гейбриэл знал, в чьих руках власть. Это пухлые руки судьи, которые он невинно складывал на столе, как ребенок в молитве, крепко держали человеческую жизнь. В зале суда находился лишь один человек, обладавший большей властью, чем эта фигура с алой лентой через плечо, сидевшая на возвышении под гербом. И это был он, Гейбриэл. Осознание этого, внезапно нахлынув на него, вызвало приступ ликования, одновременно пьянящий и умиротворяющий. Он злорадно тешился этим знанием. Ощущение было новым и невероятно сладким.

Гейбриэл окинул взглядом серьезные настороженные лица и подумал: интересно, как изменится их выражение, если он вдруг встанет и выдаст то, что знает? Произнесет это твердо и уверенно. Его ничто не испугает. Он скажет: «Ваша честь, обвиняемый невиновен. Он действительно стучал в дверь, а потом ушел. Я, Гейбриэл, видел это».

И что случится потом? Этого он не представлял. Может, судья объявит перерыв, все соберутся в его кабинете, чтобы без публики выслушать показания? Или Гейбриэла сразу вызовут на свидетельское место? Ясно одно — никакой суеты, никакой истерии не возникнет.